— Ты слышишь меня?
— Так же хорошо, как если бы ты звонил с нашего вокзала. Как поживаешь?
— Прекрасно. Слушай, я беспокою тебя, чтобы навести кое-какие справки. Я тебя, наверно, оторвал от завтрака?
— Чепуха.
— Ты знал Огюста Пуана?
— Который стал министром?
— Да.
— Я часто его встречал, когда он был адвокатом в Ла-Рош-Сюр-Ионе.
— Что ты о нем думаешь?
— Замечательный человек.
— Расскажи о нем подробнее. Все, что придет в голову.
— У его отца Эвариста Пуана в Сен-Эрмане, городе Клемансо, гостиница, славящаяся не апартаментами, а великолепной кухней. Гурманы приезжают издалека, чтобы там поесть. Ему, должно быть, за восемьдесят. Несколько лет назад он передал все дела зятю и дочери, но продолжает заниматься ими. Огюст Пуан — его единственный сын. Он учился почти одновременно с нами, но сначала в Пуатье, а потом в Париже. Ты меня слушаешь?
— Да.
— Продолжать? Право он зубрил, как проклятый. Потом открыл адвокатскую контору на площади Префектуры в Ла-Рош-Сюр-Ионе. Город ты знаешь. Несколько лет он занимался в основном тяжбами между фермерами и землевладельцами. Женился на дочери тамошнего стряпчего, Артюра Белио; тот года три назад умер. Вдова его и сейчас живет в Ла-Рош.
Думаю, если бы не война, Огюст Пуан продолжал бы спокойно адвокатствовать в судах Вандеи и Пуатье.
Во время оккупации он ничем себя не проявлял, продолжал жить так, будто ничего не изменилось, и все были страшно удивлены, когда за несколько недель до ухода немцы его арестовали и отправили сперва в Ниор, а потом куда-то в Эльзас. Одновременно арестовали еще не то трех, не то четырех человек, среди которых был один хирург из Брессюира, и тогда стало известно, что всю войну Пуан прятал у себя на ферме неподалеку от Ла-Рош английских разведчиков и летчиков, бежавших из немецких лагерей.
В городе он появился снова через несколько дней после освобождения. Он очень отощал и плохо себя чувствовал. Героем он себя не выставлял, не лез ни в какие комитеты, не принимал участия в разных парадах. Помнишь, какая тогда была сумятица. И во все замешивали политику. Нельзя было разобраться, кто «чистые», а кто «нечистые». Когда все окончательно запуталось, обратились к Пуану. Он хорошо поработал, без шумихи, не занесся, и мы выбрали его депутатом в парламент.
Вот и все про него. Пуаны не продали свой дом на площади Префектуры. Во время сессий они живут в Париже, а потом сразу возвращаются. Пуан даже сохранил часть своей клиентуры. Думаю, жена очень ему помогает. У них есть дочь.
— Это я знаю.
— Значит, ты знаешь столько же, сколько я.
— Ты знаком с его секретаршей?
— С мадемуазель Бланш? Я часто видел ее у него в конторе. Она с таким неистовым пылом опекала своего патрона, что ее прозвали драконом.
— Больше ничего не можешь о ней сказать?
— Полагаю, что она в него влюблена, знаешь, как это обычно бывает у старых дев.
— Она работала у него до того, как превратилась в старую деву.
— Знаю. Но это уже другой вопрос, и тут я сказать ничего не могу. А что случилось?
— Пока ничего. А Жака Флери знаешь?
— Не очень. Я встречался с ним раза два-три по крайней мере лет двадцать назад. Он вроде бы живет в Париже. Не знаю, чем занимается.
— Спасибо и еще раз извини за то, что испортил тебе завтрак.
— Мама держит его на огне.
Не зная, что бы еще сказать, Мегрэ спросил:
— Погода у вас хорошая?
— Солнце светит, но все крыши в инее.
— У нас тоже холодно. До скорой встречи, старина. Привет матушке.
— До свидания, Жюль.
Для Жюльена Шабо этот телефонный звонок — настоящее событие, и, прогуливаясь по улицам, он все время будет думать о нем, недоумевая, почему Мегрэ интересуется министром общественных работ…
Завтракая, комиссар все время ощущал во рту привкус спиртного. Выйдя из дома, он решил пойти пешком и на площади Республики зашел в бистро, чтобы очистить желудок глотком белого вина.
Вопреки обыкновению, он купил все утренние газеты и успел на набережную Орфевр к началу утреннего совещания. В кабинете шефа Мегрэ молчал, рассеянно слушал, разглядывая Сену и прохожих на мосту Сен-Мишель. Когда все разошлись, он остался. Шеф понял, что это неспроста.
— Что случилось, Мегрэ?
— Неожиданная неприятность.
— Связана со службой?
— Нет. В Париже еще никогда не было так спокойно, как последние пять дней. Вчера вечером меня пригласил к себе министр и попросил заняться одним делом. Оно мне очень не нравится, но мне ничего не оставалось, как согласиться. Я его предупредил, что поставлю вас в известность, но не вдаваясь в подробности.
Начальник Уголовной полиции нахмурил брови.
— Дело очень неприятное?
— Очень.
— Связано с катастрофой в Клерфоне?
— Да.
— И министр поручает вам это дело от себя лично?
— Премьер-министр в курсе.
— У меня нет желания узнавать подробности. Действуйте, старина, раз так нужно. Но будьте осмотрительны.
— Попытаюсь.
— Люди вам нужны?
— Несомненно. Трое или четверо Они не будут знать, в чем суть дела.
— Почему они не обратились в Сюртэ?
— Вы разве не понимаете?
— Понимаю. Вот потому-то я и беспокоюсь о вас. Ну, ничего не поделаешь!..
Мегрэ вернулся к себе и заглянул в комнату инспекторов.
— Жанвье, зайди на минутку!
Потом, увидев, что Лапуэнт собирается уходить, спросил:
— У тебя какая-нибудь серьезная работа?
— Нет, патрон, так, обычная мелочь.
— Передай кому-нибудь и подожди меня. Ты тоже, Люка.
Вернувшись в кабинет с Жанвье, комиссар закрыл дверь.
— Хочу поручить тебе одну работенку, старина. Никаких рапортов писать не нужно, и отчитываться будешь только передо мной. Но если допустишь неосторожность, это тебе дорого обойдется.
Жанвье улыбнулся, довольный, что ему поручают работу, требующую тонкого подхода.
— У министра общественных работ есть секретарша по имени Бланш Ламот. Ей года сорок три.
Мегрэ вытащил записную книжку.
— Мне не известно, где она живет и в какие часы работает. Но я должен знать, что она делает, какую жизнь ведет вне службы, с кем встречается. Ни она, ни кто другой не должны догадаться, что ею интересуется Уголовная полиция. Возможно, если ты покараулишь в полдень у министерства, то узнаешь, где она завтракает. В общем, действуй. Если она заметит, что ты интересуешься ею, попробуй прикинуться влюбленным.
