— Нет. Я принял некоторые предосторожности.
— Спасибо.
— Новых инструкций не будет?
— Пусть Торранс продолжает наблюдение.
— А что насчет мужчины? Люка вести его, когда он выйдет?
— Да.
Он положил трубку на рычаг и встретился с обращенным на него вопросительным взглядом Мартона.
— Это моя жена? — спросил любитель игрушечных железных дорог.
— Что вы имеете в виду?
— Ничего. Я должен был понимать, что правды вы все равно не скажете.
— Вы слышали разговор?
— Нет. Но его нетрудно понять даже по вашим немногим словам. Если это моя жена…
— И что же тогда?
— Ничего. Я допустил ошибку, придя к вам вчера, и еще большую, вернувшись сегодня. Раз вы мне все равно не верите…
— Я хочу вам поверить. Послушайте! Раз вы так в себе уверены, я сделаю вам одно предложение. Доктор Стейнер, связанный профессиональной тайной, не хочет мне ничего говорить.
— Желаете, чтобы я прошел обследование у другого врача?
— У специалиста из медсанчасти изолятора временного содержания. Это честнейший человек, профессор, известный во всем мире.
— Когда? Немедленно?
— Нет. В это время его беспокоить не стоит. Он придет на службу завтра утром.
— Если не с раннего утра, — спокойно ответил Мартон, — я успею отпроситься с работы.
— Так вы согласны?
— А почему бы мне не согласиться?
— Вы также согласны подписать бумагу, в которой признаете, что подвергаетесь данному обследованию по вашей доброй воле и без всякого принуждения?
— Если вам это нужно.
— Вы любопытный человек, месье Мартон.
— Вы так считаете?
— Я помню, что здесь вы тоже находитесь по собственной воле. То есть вы не обязаны отвечать на мои вопросы. Однако мне бы хотелось задать вам несколько таких.
— И вы мне поверите?
— Постараюсь, и могу вас заверить, что не испытываю по отношению к вам никакого предубеждения.
Это заявление вызвало у Мартона лишь устало-скептическую улыбку.
— Вы любите вашу жену?
— Теперь?
— Конечно теперь.
— Теперь — нет.
— Она вас любит?
— Она меня ненавидит.
— Когда вы ушли отсюда вчера утром, я представлял себе вашу семью совсем иначе.
— Мы не успели обговорить все до конца, да вы и не слишком хотели меня слушать.
— Как вам угодно. Я продолжаю?
— Прошу вас.
— Вы любили ее?
— Думал, что люблю.
— Объясните, что вы под этим понимаете.
— До встречи с ней я жил один, не позволяя себе никаких развлечений. Много работал, знаете ли. Начав с самого низа, я должен был прилагать огромные усилия, чтобы стать тем, кем стал.
— У вас не было связей с женщинами до встречи с вашей женой?
— Редко. Приключения сами догадываетесь какого рода. Я испытывал больше стыда, чем удовольствия.
А встретив Жизель, я сделал из нее идеал, который и полюбил. Слово «чета» было для меня волшебным.
Я мечтал о нем. Мы должны были стать супружеской четой. Я стану одной из половинок четы. Я уже не буду одинок в своей квартире, в жизни. И в один прекрасный день у нас появятся дети…
— У вас их нет?
— Жизель не хочет.
— Она вас предупредила заранее?
— Нет. Если бы предупредила, я бы все равно на ней женился и довольствовался бы тем, что нас будет двое…
— Она вас любила?
— Я думал, да.
— Но однажды вы заметили, что ошибались?
— Да.
— Когда?
Он ответил не сразу. Казалось, вдруг столкнулся с серьезной нравственной проблемой и обдумывал ее. Мегрэ его не подгонял.
— Полагаю, — прошептал наконец Мартон, — вы провели расследование? Если вы послали человека следить за мной в магазине, то другого должны были направить на авеню Шатийон.
— Совершенно верно.
— В таком случае буду говорить откровенно. И на заданный вами вопрос отвечаю: два года назад.
— Иначе говоря, примерно в то же самое время, когда к вам переехала жить свояченица, вы поняли, что жена вас не любит и никогда не любила?
— Да.
— Вы могли бы мне объяснить, почему вы так решили?
— Это просто. До знакомства со свояченицей, которая жила в Америке вместе с мужем, я не всегда бывал счастлив в семейной жизни, но считал, что счастлив, насколько это возможно. Понимаете? Иными словами, я считал свои разочарования неизбежными, воображая, будто все мужчины переживают то же самое. Короче, Жизель женщина, и я считал присущие ей недостатки свойственными всем женщинам. — Он по-прежнему тщательно подбирал слова, выделяя некоторые из них интонацией. — Как и все, полагаю, я мечтал об определенной форме любви, союза, слияния — называйте это как хотите, и после нескольких лет или месяцев пришел к выводу, что этого не существует.
— То есть не существует любви?
— Во всяком случае, такой любви.
— В чем вы упрекаете жену?
— Пожалуй, не очень порядочно говорить то, чего вы от меня добиваетесь, но, если я не отвечу искренне, вы опять сделаете ложные выводы. Например, сегодня я знаю, что Жизель уехала из Руана, от семьи, движимая только честолюбием. Не любовью к человеку, за которым она в то время последовала и который, по ее рассказам, бросил ее через несколько месяцев. Этот человек был для нее первой ступенькой, это был Париж. Даже если бы он ее не бросил, она все равно прожила бы с ним недолго.
Любопытно было слушать, как он это говорит: без возбуждения, бесстрастно, словно рассматривая отвлеченный пример, стараясь излагать суть дела точно и четко.
— Вот только она полагала, что все пойдет гораздо быстрее. Она была молода, хороша собой, привлекательна и не ожидала, что придется бегать из одной конторы в другую и выискивать в газетах объявления в рубрике «Требуются на работу», чтобы в конце концов получить место продавщицы в отделе белья универмага.
— А разве вы сами не честолюбивы?
— Это другое дело. Дайте мне досказать про нее. По вечерам она встречалась с коллегами, в основном начальниками отделов, но или все они были женаты, или же не предлагали ей выйти замуж. В тот момент, когда она почувствовала, что начинает стареть, на сцене появился я. Опыт подсказал ей, что на худой конец я вполне приемлемый вариант, и она сделала все необходимое.
