— Моя ванная. Теперь пройдемте на другую половину. Разрешите, я посмотрю сначала, там ли жена.
Он постучал, приоткрыл дверь и ненадолго скрылся в комнате.
— Пройдемте, — сказал он, выходя. — Это ее спальня.
Обои в комнате были атласные, цвета мятой клубники.
— Ванная.
Заглянув в дверь, комиссар увидел ванну из черного мрамора, даже не ванну, а целый бассейн, куда вели несколько ступенек.
— Поднимемся этажом выше. Ведь я обязан показать все, не так ли?
Йонкер открыл еще одну дверь.
— Комната Карла. А дальше его ванная. Заметьте, у него стоит телевизор.
Он предпочитает черно-белое изображение краскам великих мастеров.
Он постучал в дверь напротив.
— Можно, дорогая? Я показываю дом господину Мегрэ, старшему комиссару уголовной полиции. Я правильно вас представил, господин комиссар?
Войдя, Мегрэ невольно вздрогнул. Посреди застекленного ателье он увидел белый силуэт, склонившийся над мольбертом. «Привидение», — молнией вспыхнуло у него в мозгу, — именно это сказал Лоньон».
Одеяние мадам Йонкер по виду напоминало монашескую рясу, а по материалу купальный халат.
В довершение всего на голове ее был белый тюрбан из того же материала. В левой руке молодая женщина держала палитру, в правой — кисть. Ее черные глаза с любопытством смотрели на комиссара.
— Я много слышала о вас, господин Мегрэ. Рада познакомиться с вами.
Отложив кисть, она вытерла руку о свой белый халат, оставив на нем зеленые пятна.
— Надеюсь, вы не знаток живописи. Если да, то, умоляю вас, не смотрите на мою мазню.
Это и впрямь было неожиданно. После стольких шедевров, которыми увешаны стены этого дома, Мегрэ увидел перед собой полотно, испещренное бесформенными пятнами.
Глава 4
Рисунки на стене
В этот миг что-то изменилось вокруг. Мегрэ почувствовал это сразу, хотя и не мог бы сказать, что именно. Все вокруг будто слегка сдвинулось с привычных мест, поменяло обличье. По-иному зазвучали слова, новый, скрытый смысл обрели жесты и движения хозяев. Быть может, причиной тому была молодая женщина в ее необычном одеянии, а быть может, странная обстановка ателье.
В огромном камине из белого камня, потрескивая, пылали поленья, языки пламени напоминали пляшущих домовых.
Теперь комиссар понял, почему занавеси в ателье, которое просматривалось из окон Маринетты Ожье, были почти всегда задернуты. Комната была застеклена с двух сторон, что позволяло выбрать нужное освещение.
Шторы из черного выцветшего плотного репса сели от частой стирки и слегка расходились посередине.
Все здесь казалось неожиданным. Особенно бросились в глаза Мегрэ обе поперечные стены — чисто выбеленные и совершенно голые — и языки пламени в камине, занимавшем добрую половину одной из них.
Когда он вошел, мадам Йонкер стояла с кистью у мольберта — значит, балуется живописью. Но почему же не видно ее картин на стенах? Почему они не лежат на полу или не стоят по углам, приставленные друг к другу, как это обычно бывает в ателье художников? Нет, ничего нет — ни на стенах, ни на отлакированном паркете. Около мольберта на изящном круглом столике — тюбики с красками. Чуть поодаль другой столик из светлого дерева — кажется, первый в этом доме предмет обихода, не имеющий музейной ценности. На нем навалом склянки, жестянки, тряпки. Ну, что тут еще есть? Два старинных шкафа, стул, кресло с полинявшей обивкой.
Мегрэ все еще не мог понять, что именно его здесь встревожило, но был готов к любым сюрпризам. Слова голландца, обращенные к жене, заставили его еще больше насторожиться:
— Комиссар пришел не для того, чтобы любоваться моей коллекцией. Как ни странно, он хочет потолковать с нами о ревности. Его, видишь ли, удивляет, что не все женщины ревнивы.
Это могло сойти за банальность, произнесенную в столь свойственном Йонкеру ироническом тоне, но Мегрэ понял, что голландец подает жене сигнал, и мог бы поклясться, что та едва уловимым движением век дала понять, что приняла это к сведению.
— У вас ревнивая жена, господин Мегрэ? — спросила она.
— Признаться, она еще не давала мне повода подумать над этим.
— Наверное, через ваш кабинет проходит много женщин?
Может ли это быть! Ему показалось, что и эти слова — сигнал, но только адресованный ему.
Он постарался припомнить, не приходилось ли ему встречаться с этой женщиной на Кэ-дез-Орфевр. Их взгляды встретились. На ее прекрасном лице застыла вежливая улыбка хозяйки дома, принимающей гостей. Но ему казалось, что в огромных черных глазах с трепещущими ресницами он вот-вот прочтет что-то совсем иное.
— Вы ведь француженка? — спросил Мегрэ.
— Норрис вам уже об этом сказал?
Вопрос прозвучал совершенно естественно.
Может быть, зря он ищет в нем скрытый смысл?
— Я знал это до прихода сюда.
— О, значит, вы наводили о нас справки? — заметил голландец.
От его прежней непринужденности не осталось и следа. Это был уже не тот Йонкер, который высокомерно говорил с Мегрэ в своем кабинете и потом издевался над ним, разыгрывая роль гида в музее.
— Ты устала, дорогая? — спросил он. — Не пойти ли тебе отдохнуть?
Новый сигнал? Или приказ?
Сбросив свою белую ряску, мадам Йонкер осталась в простом черном платье.
Она сразу стала словно выше ростом, платье плотно облегало ее стройную фигуру и чуть полноватые формы женщины в расцвете лет.
— И давно вы увлекаетесь живописью, мадам?
— Среди такого множества картин трудно удержаться от искушения самой взяться за кисть. В особенности если муж ничем, кроме живописи, не интересуется, — уклончиво ответила она. — Конечно, не мне тягаться с великими мастерами, чьи полотна постоянно у меня перед глазами. Я могу позволить себе лишь абстрактную живопись. Только, ради бога, не спрашивайте, что означает моя мазня…
Мегрэ внимательно прислушивался к ее речи, стараясь не упустить малейших нюансов.
— Вы родились в Ницце?
— И об этом вам известно?
И тут, пристально глядя ей в глаза, он нанес хорошо рассчитанный удар.
— У меня есть любимые места в этом городе, например церковь святого Репарата.
Она не вздрогнула, не покраснела, но по каким-то неуловимым признакам он понял, что попал в цель.
— Я вижу, вы хорошо знаете город…
Одно упоминание о церкви святого Репарата вызывало в памяти старую Ниццу, узкие улочки, куда почти никогда не проникает солнце и где круглый год на веревках, протянутых между домами, сушится белье.
