— Вы все еще не нашли вашего типа? Я уже раз двадцать говорил о нем с коллегами. Они знают всех гранильщиков на Парижской площади. Их немного, и я могу поручиться почти за каждого. Ни один из них не стал бы переделывать не только краденые, но даже и просто подозрительные. У этих людей есть нюх, поверьте. Вы не выпьете со мной кружку пива?
— Охотно, как только мой инспектор перейдет на эту сторону улицы.
— Глядите! Жанвье! Значит, вы приехали с подкреплением.
Они сели за столик; вокруг, стоя, спорили перекупщики. Порой один из них вытаскивал из кармана лупу часовщика, чтобы рассмотреть камни.
— До войны двумя главными центрами гранения были Антверпен и Амстердам, — говорил Бернстайн. — Любопытно, что большинство гранильщиков по причинам, которые я так и не смог узнать, были выходцами из Прибалтики. В Антверпене у них были удостоверения личности иностранцев, и когда наступали немцы, их отправили группой сначала в Руан, потом в Соединенные Штаты.
Когда война закончилась, американцы всячески пытались их задержать. Но им с трудом удалось уговорить десятую часть: этих людей мучила тоска по родине. Однако некоторых на обратном пути соблазнил Париж. Вы их найдете в районе Маре и районе Сент-Антуан. Каждого из них знают, каждый имеет нечто вроде родословной, потому что это ремесло передается от отца к сыну и имеет свои тайны.
Мегрэ вдруг стал смотреть на него затуманенным взглядом, словно уже не слыша.
— Постойте-ка! Вы сказали…
Одно слово из сказанного Бернстайном его поразило, хотя и не сразу.
— Что вас смущает из того, что я сказал?
— Минутку! Наступление немцев… Антверпенские гранильщики… Соединенные Штаты… А почему они бежали и из Франции?
— Большинство из них были евреями, и им грозила гибель.
— Если только…
Комиссар резко поднялся.
— Поехали, Жанвье! Где твоя машина? Привет, Бернстайн! Я должен был догадаться об этом раньше…
И Мегрэ стал быстро пробираться сквозь толпу, запрудившую тротуар.
Глава 6
Жанвье смотрел прямо перед собой, сжимая немного сильнее, чем обычно, руль маленькой черной машины.
Он то и дело бросал искоса взгляды на Мегрэ, сидевшего рядом с ним. В какой-то момент Жанвье открыл было рот, чтобы задать вопрос, который жег ему губы, но сдержался и смолчал. Его всегда поражала метаморфоза, происходившая в поведении Мегрэ.
Накануне комиссар взялся за дело весело, с охотой вытаскивал из темноты персонажей, поворачивая их во все стороны в своих больших лапах, как кошка мышь, а потом ставил на место. Он посылал инспекторов направо и налево, казалось, без всякого плана, надеясь, видно, что из этого в конце концов все-таки что-нибудь получится.
Но внезапно он переменился. Рядом с Жанвье сидел другой человек — массивный, апатичный, почти устрашающий монолит.
Утром в июльской жаре проспекты и улицы Парижа походили на настоящий фейерверк: брызги света заливали черепичные крыши из розовых плиток, отражались от оконных стекол, за которыми пел красный цвет герани, свет этот гроздьями стекал с разноцветных кузовов автомобилей — голубых, зеленых, желтых. Слышались автомобильные гудки, голоса, скрежет тормозов, звонки, пронзительный свисток полицейского.
Среди этой световой утренней симфонии черная полицейская машина и восседавший в ней бесстрастной массой Мегрэ выглядели странно.
— Приехали, шеф!
Комиссар тяжело вышел из машины, которая давно стала для него слишком тесной, посмотрел пустым взглядом на улицу, хотя она была ему уже хорошо знакома, поднял голову, будто хотел оглядеть весь дом, со всеми этажами, со всеми обитателями.
Он неспешно выбил трубку, постучав ею по каблуку, снова набил и зажег.
Жанвье не спросил комиссара, должен ли его сопровождать, не заговорил с Жаненом, дежурившим около дома, и удивился тому, что и Мегрэ молча миновал инспектора.
Мегрэ направился прямо к лифту, и Жанвье последовал за ним. Вместо того чтобы нажать кнопку пятого этажа, комиссар ткнул пальцем в кнопку шестого, а оттуда направился к мансардам.
Повернув налево, он остановился против двери глухонемого и, зная, что на звонок никто не ответит, повернул ручку. Дверь открылась. Мансарда фламандца была пуста.
Комиссар почти сорвал занавеску, за которой висела одежда, и осмотрел вещи, оказавшиеся в довольно ветхом состоянии.
Его взгляд фотографировал каждый угол комнаты. Осмотрев ее, он спустился на один этаж, подумал, опять вошел в лифт и нажал кнопку первого этажа.
Консьержку он застал на месте. На правой ноге у нее был надет башмак, а на левой — комнатная туфля.
— Вы не знаете, мадам, Клаас выходил сегодня утром?
Видя его таким возбужденным, она испугалась.
— Нет. Он еще не спускался.
— А вы не выходили из своей комнаты?
— Даже лестницу не убирала. Меня заменила соседка — у меня опять боли в пояснице.
— А Клаас не выходил сегодня ночью?
— Никто не выходил. Я открывала только нашим жильцам, возвращавшимся домой. У вас ведь есть дежурный у дома, он может сказать то же самое.
Мегрэ думал крепко, думал твердо, если употреблять выражения, которые он сам создал для своего собственного пользования.
— Скажите… Если я правильно понял, каждый жилец у вас располагает уголком чердака…
Точно. И в принципе каждый может снять еще комнату для прислуги.
— Я у вас не это спрашиваю. А подвалы?
— Перед войной было только два больших подвала, и каждый жилец устраивался так, чтобы держать свой уголь в каком-нибудь углу. Во время войны, когда антрацит стоил так же дорого, как черная икра, начались ссоры. То те, то другие заявляли, что их куча угля уменьшилась. Короче говоря, тогдашний хозяин сделал перегородки с дверьми и замками.
— Так что теперь каждой квартире положен отдельный подвал?
— Да.
— И Клаасу тоже?
— Нет. Ведь у него, собственно говоря, не квартира, а комната для прислуги.
— А Барийары?
— У них, конечно, есть.
— Ключи от подвалов у вас?
— Нет. У каждой квартиры свой замок и свой ключ.
— А вы видите, когда кто-нибудь спускается в подвал?
— Отсюда не вижу. Лестница, ведущая в подвал, находится напротив черной лестницы, в глубине.
Мегрэ снова вошел в лифт, молча глядя на Жанвье, следовавшего всюду за ним. У комиссара не хватило терпения звонить в дверь Барийаров, и он стал громко стучать в нее кулаком. Мадам Барийар, испуганная, открыла дверь.
— Где ваш муж?
