– А сейчас вам сколько? – весьма невежливо
брякнула я.
– Двадцать один, – спокойно пояснила Нина.
Надо же! Самое меньшее я дала бы ей тридцатник. Эк ее
разнесло в столь юном возрасте! И потом, что за дурацкая прическа, если не
ошибаюсь, в парикмахерских, тех самых, где клиентов стригут по пятьдесят
рублей, этот фасон называется незатейливо: «химия на крупные палочки», но, к сожалению,
через неделю после процедуры волосы повисают, словно кусок прошлогоднего сена
на заборе… Во всем мире давным-давно придумали щадящие завивки, в результате
которых вы становитесь обладательницей роскошных, переливающихся локонов, но
российские женщины предпочитают «химию».
– А Надьке три исполнилось, – продолжала
Ниночка, – мы потом вместе в садик ходили и в один класс попали, несмотря
на год разницы.
Учились подружки плохо. После восьмого класса отправились
получать специальное образование.
– Мы на медсестер выучились, – простодушно
выкладывала свою незатейливую биографию Нина.
– Так вы медичка? – недоверчиво спросила я,
покосившись на грязь.
– Да, – кивнула девушка, – в поликлинике
работаю, на улице Топильского.
– А Надя тоже там служила?
Девушка немного замялась, а потом невесть почему стала вдруг
рассказывать о том, как нелегок труд медсестры.
– К вечеру ноги гудят, прямо отваливаются, спина ноет,
никаких сил не остается. Ночью вздремнуть совершенно невозможно – то одна из
палаты орет, то другая. Капризные все, противные. Это им не так, то им не
подходит. Нет бы полежали тихонько, потерпели, так нет – воют на разные голоса:
«Сестра, уколи обезболивающее». А где я его возьму? Медсестры люди подневольные,
что доктора прикажут, то и делают. Впрочем, врачи у нас нормальные, вот если бы
не больные, то и работа вроде ничего.
Я вздохнула. Один раз, еще учась в консерватории, я сидела в
туалете, запершись в кабинке, а к умывальнику подошли две преподавательницы.
Одна, читавшая курс истории музыки, со вздохом сказала:
– Такие люди вокруг приятные, музыканты, композиторы,
вот если бы не студенты, жизнь была бы прекрасна…
– Надя с вами работала? – прервала я стоны
Ниночки.
– Нет, она ушла – очень тяжело…
– Где она трудилась?
– Ну, – замялась девушка.
– Дома сидела?
– Нет, конечно, кушать-то надо и одеться хочется, а
денег никто не даст, родители у ней померли…
– Где она работала? Назовите место!
Нина принялась растерянно вертеть в руках грязную чайную ложечку.
– Ой, что это я, кофейку хотите? У меня и конфеты есть,
и булочки с корицей…
Она подскочила и бросилась к плите, приговаривая:
– Давайте, давайте, горяченького, со сладеньким.
– Сядь, – велела я, – прекрати дергаться.
Булки я не ем и тебе очень не советую увлекаться, лучше салат из овощей и
отварное мясо без хлеба. Картошку, еще йогурт с нулевой жирностью, из снятого
молока…
Нина сморщилась.
– Я люблю сливочный, он вкуснее…
Я посмотрела на валики жира, выпирающие из-под ее красного
платья, и вздохнула. В конце концов, в мои обязанности не входит чтение лекций
по диетическому питанию.
– Немедленно отвечай, где работала Надя, прекрати
ходить вокруг да около!
Девушка села на табуретку и прошептала:
– Ну, теперь ей ничего не будет, раз померла. Она
торговала желудком беременной ослицы.
– Чем? – оторопела я. – Ну-ка повтори!
– Желудком беременной ослицы, – покорно
высказалась еще раз Ниночка.
Я разинула рот. Чего только не бывает в наше время! Про
гербалайф, тайские таблетки с глистами, желчные камни крупного рогатого скота я
читала в «Из рук в руки», но про ослов!
– Где же она его брала?
– Кого?
– Ну, желудок ослицы…
– В гастрономе покупала, на Ленинградском шоссе.
– А зачем его продают? Ну, для какой цели? Едят сей
продукт или к больным местам прикладывают?
Ниночка тяжело вздохнула.
– Ну, слушайте, видимо, делать нечего, придется правду
рассказать.
Надюша недолго проработала медсестрой, вскоре шприц, клизма
и капризные пациентки ей надоели, и девушка ушла. Где она только потом не
трудилась: продавала билеты в кинотеатре, торговала на рынке косметикой и
колготками, бегала по домам от фирмы, производящей витамины, и пекла блинчики в
павильоне «Русские блины»… Но никакой радости ни одна из работ не приносила. Да
и фиг с ней, с радостью, были бы деньги, но их-то как раз и не платили. На
рынке хозяин давал по пятьдесят рублей в день, в блинах выходило около тысячи в
месяц, а за витамины вообще шел процент, и, протаскавшись весь день по крутым
лестницам, можно было вернуться домой с пустыми руками.
Жизнь казалась Надюше беспросветной, и она часто жаловалась
более удачливой Ниночке:
– Господи, вон в газетах пишут, богатые старики обожают
молоденьких! Где найти такого дедушку? Уж я бы его ублажала со всех сторон!
Денег хочу, ничего другого не надо! Денег! Долларов! Я, Нинка, за баксы на все
согласная!
Ниночка вздыхала и предлагала подруге:
– Ну, хочешь, возьми у меня двести рублей, просто так,
без отдачи!
Надежда закатывала глаза.
– И что на такую сумму можно сделать? В Макдоналдс
пойти? Нет, Нинок, мне тысячи нужны. Ей-богу, если бы могла, пошла бы в
проститутки, только меня с души воротит при виде грязных парней…
– А дедушку ищешь, – хихикала подруга.
– Так небось они импотенты, – пояснила Надя.
Зимой Надежда, стоявшая на морозе за прилавком с колготками,
заработала воспаление придатков. Сначала, как все женщины, она хотела
перетерпеть и не ходить к гинекологу, но потом боль скрутила так, что пришлось
переться в женскую консультацию.
Естественно, у кабинета сидела очередь, штук шесть
беременных женщин и две не слишком молодые тетки. Одна из будущих мамаш стала
громко жаловаться на многочисленные болячки. Надюшу чуть не затошнило от
отвращения, но другие бабы с животами мигом подхватили тему и начали рассказывать
о своих недугах. Только одна, с огромным пузом, молчала. Когда остальные стали
восклицать: «Лишь бы на ребенке не отразилось», сидевшая до сих пор тихо
беременная резко сказала:
