Но искать работу меня заставило не только ощущение того, что
я выгляжу в глазах у всех лентяйкой. Как-то очень дискомфортно было лазить в
деревянную коробочку с видом Москвы на крышке, куда домашние засовывали
заработанные рубли. И хотя тратила я их исключительно на хозяйственные нужды,
стойкое ощущение того, что пользуюсь результатами чужого труда, не оставляло
меня ни на минуту.
Поразмыслив немного, я взялась за поиски работы. Чего я
только не делала! Служила в детективном агентстве, играла на свадьбах в составе
«джазбанда» и даже нанялась домработницей в богатый дом писателя Кондрата
Разумова. Именно в результате последнего занятия я и получила Лизу. Девочка –
дочь Кондрата. Литератор был убит, а других родственников у Лизы не осталось.
Девочку собрались отправить в детский дом. Мы с Катюшей не могли позволить,
чтобы она оказалась в приюте… С большим трудом, при помощи ближайшего друга
Володи Костина, работающего в милиции, мы оформили опеку над Лизаветой.
В домработницы я больше не нанималась, теперь работаю почти
по профилю, преподаю музыку в клубе «Светлячок». Мои ученики – семилетние
малыши, не посещающие детский сад или школу. Руководство клуба гордо именует
эти занятия – «Эстетическое развитие ребенка дошкольного возраста». На самом
деле мы минут пятнадцать ходим хороводом, потом поем про березку и зайчика и
пытаемся выучить ноты. Может, я отвратительный педагог, а может, дети
подобрались не слишком сообразительные, но коллектив прочно застрял на «фа»,
причем у меня подозрение, что «до», «ре» и «ми» они уже позабыли.
Отстучав на пианино положенное время, я вышла к родителям и
принялась безудержно хвалить их детей.
Директор «Светлячка», хитрый Роман Ломов, в самую первую
неделю моей работы, услыхав, как я сказала маме Олечки Носовой: «Ваша девочка
не готова к уроку, она не выучила задание», зазвал меня в свой кабинет и сделал
внушение:
– Дорогая Евлампия Андреевна, – ласково пел
он, – у нас не школа, а частный клуб. Родители платят деньги за обучение,
поэтому никаких критических слов в адрес их чадушек. Все они гениальны
невероятно, просто Моцарты.
– Но как же, – начала я заикаться, – она не
выучила.
Роман хмыкнул:
– В наши обязанности не входит заставлять детей
зазубривать нотную грамоту!
– Да? – совершенно растерялась я. – Какая
тогда у нас цель?
– Заработать себе на хлеб с сыром, – спокойно
пояснил Ломов, – будете ругать ребят, родителям это не понравится, и
денежки накроются. Компренэ?
– Ага, поняла, – ответила я и с тех пор заливаюсь
соловьем после каждого занятия.
Лентяйка Носова, ни разу не раскрывшая дома тетрадь с
нотами, полностью лишенный музыкального слуха Миша Горский, косолапый Сеня
Мячиков, обладательница хриплого, простуженного баса и огромных аденоидов Лена
Морозова – все они необыкновенно талантливы, трудолюбивы, умны, хороши собой,
чудно поют, великолепно танцуют, а уж сольфеджио освоили как никто другой.
Ничего, что только до «фа» добрались. Словом, Моцарты, Шостаковичи и Шнитке в
одном флаконе.
– Ни разу не встречала таких детей! – закатываю я
глаза перед вспотевшими от удовольствия мамами и бабушками. – Потрясающие
личности!
Результат хитрой политики Романа налицо. В «Светлячок»
косяком рвутся клиенты. Впрочем, говоря о потрясающих личностях, я не кривлю
душой. Меня действительно потрясает, ну как можно петь простенькую песенку про
елочку и постоянно попадать между нот? Иногда страстно хочется надрать уши
лентяйке Носовой или отшлепать Веню Комарова, когда он в момент исполнения
хором тихой, камерной мелодии вдруг раскрывает огромный рот и начинает голосить
на едином дыхании во всю мощь легких отлично откормленного ребенка:
– А-а-о-о-у-у…
И еще есть Петя Кочергин, стреляющий жеваной бумажкой, Лада
Веснина, постоянно выдувающая пузыри из жвачки, и регулярно икающий Никита
Сомов. Последний может еще шумно испортить воздух и громко заявить:
– Какать хочу!
Наверное, они просто очень маленькие, но, с другой стороны,
я в семь лет уже посещала две школы, общеобразовательную и музыкальную, сидела
по три часа за инструментом и никогда не жаловалась, как Оля Носова, подсовывающая
мне к лицу измазанную ладошку:
– Пальчики устали, писать не буду!
Просто я не создана для работы учительницей, честно говоря,
никакого умиления при виде группы я не испытываю. Держит меня в клубе только
зарплата. За месяц работы Роман, искренне гордящийся тем, что у него служит
дама с консерваторским образованием, выдает мне шесть тысяч рублей. Кстати, и
на родителей сообщение о дипломе преподавательницы действует безотказно.
Оттарабанив положенное число минут, я вылезла наружу и
увидела стену дождя. До метро добралась, промочив ноги и замерзнув. Но это были
еще не все неприятности.
Сначала я очень долго рылась в сумке, разыскивая кошелек. Не
найдя портмоне, кое-как упросила дежурную пропустить меня даром. В вагоне не
нашлось свободного места, и я тряслась стоя, чувствуя, как начинает ныть
поясница. Уже делая переход на «Тверскую», не заметила развязавшегося шнурка
кроссовки, наступила на него и мигом упала прямо на ступеньки. Шедший сзади
мужчина с огромной сумкой споткнулся и рухнул сверху, придавив меня своими ста
килограммами. Колесо тележки проехалось по джинсам, и они мигом лопнули. В
придачу открылась моя сумка, и все мелочи разлетелись по ступенькам. Я
принялась ползать между ногами равнодушно шагающих людей и собирать ключи,
расчески, платок, детектив Поляковой, упаковку жвачки… Внезапно попался
кошелек. Я уставилась на него во все глаза. А он откуда взялся? Только же
перерыла всю сумку в поисках портмоне…
– Чего села, – завопила толстая баба с огромным
пакетом, – пьяная? Или на жизнь просишь? А ну вали отсюда, люди торопятся!
Кое-как взобравшись по лестнице вверх, я подумала: «Неужели
я похожа на нищенку?» Нет, просто противная тетка сказала гадость по привычке.
На мне вполне приличная куртка цвета хаки, сделанная трудолюбивыми корейцами, и
кроссовки, произведенные их же руками. Джинсы, правда, прикидываются
американскими, и на коленке зияет прореха, но в остальном я выгляжу более чем
прилично. Но тут мой взгляд наткнулся на тетку, подпиравшую стену. На руках
попрошайки болезненным сном спал крохотный ребятенок, а ее грудь украшала
табличка: «Люди добрые, памагите, кто сколько сможит рибенку на опирацию». На
нищенке были точь-в-точь такая же куртка, как на мне, даже цвет совпадал, и
очень похожие джинсы с кроссовками. Правда, брюки у нее, в отличие от моих,
оказались целыми. Чувствуя себя униженной донельзя, я влезла в вагон, встала у
двери, и все пассажиры мигом уставились на дырку, в которой сверкала голая
коленка.
