Раскрыв холодильник, я в тоске уставилась на полки. Дети
правы, давно пора сходить за продуктами. Наверху, под морозильником, валялся
крохотный кусочек масла, внизу, в ящике, предназначенном для хранения овощей,
тихо умирали пучок укропа и головка чеснока, да на двери, в специальном
углублении, обнаружилось одно яйцо, правда, шоколадное, киндер-сюрприз.
Я горестно вздохнула, есть хотелось неимоверно, можно,
конечно, пойти к метро, там имеется круглосуточный магазин… Но на улице хлещет
дождь… Ладно, сейчас поставлю чайник. Интересно, как у нас с хлебом?
– Ну, понравилась картошечка? – спросил Кирюшка.
Решив его не разочаровывать, я кивнула:
– Замечательно вкусно, вмиг проглотила.
– Похоже, ты и сковородку вылизала, – пробормотал
мальчик.
Я открыла хлебницу и уставилась на крохотную горбушечку,
покрытую сине-зеленой плесенью. Так, бутерброд с маслицем отменяется. Тихо
тренькнув, электрочайник отключился.
Я положила в чашку четыре куска сахара, надеюсь, сладкая
жидкость обманет голод. Потом, поколебавшись, вытащила укроп, подержала под
холодной водой и принялась жевать. Яство было отвратительным, терпеть не могу
анис, а этот пучок на вкус смахивал на капли от кашля. «Капли датского короля»
– так называлось это лекарство моего детства. Будучи крайне болезненным ребенком,
я выпила ведра этой коричневой мерзости и сейчас не испытывала никакого
удовольствия, грызя укроп, но есть-то хочется!
– Ой, Лампуша, – воскликнула Лиза, входя на
кухню, – что это ты такое делаешь?
Я сделала глоток отвратительно сладкого чая и, почувствовав,
как комок укропа спускается по пищеводу, буркнула:
– Травы захотелось, очень давно не ела укропчик!
На следующее утро, ровно в десять, я подходила к дому
малютки номер 148. Заведение располагалось в трехэтажном здании красного
кирпича, и, судя по состоянию фасада, ремонт тут не делали лет двадцать.
Впрочем, внутри оказалось не лучше. Протертый до дыр линолеум, грязные стены,
выкрашенные самым отвратительным образом: внизу темно-синие, а вверху
лазурно-голубые, и двери, бывшие когда-то белыми, а сейчас похожие на
леопарда-альбиноса, местами серые, местами белые… И никакой охраны. Ни бравого
парня в черной форме, ни усатого милиционера, ни бабульки… Хотя, если подумать,
красть тут нечего, разве только бесхозного младенца…
Табличка «Заведующая Колпакова Т.С.» висела в самом конце
коридора, на огромной филенчатой двери. Я осторожно постучала и, услыхав
звонкое: «Да», вошла в комнату.
Помещение оказалось на диво уютным, светлым и чистым. Вдоль
одной стены тянулись белые шкафы, наверху которых стояли пластмассовые игрушки.
Напротив высились стеллажи, забитые книгами, папками и какими-то бумагами.
Спиной к большому окну за огромным письменным столом, заваленным всякой
всячиной, восседала хрупкая девушка. В первый момент мне показалось, что ей не
больше двадцати, но потом я разглядела тоненькие морщинки, бегущие от глаз к
вискам, пару пигментных пятен на руках и слегка увядшую шею. Стало ясно, что
она старше меня, ненамного, лет на пять, а обманчивое впечатление молодости
создает субтильная фигурка. «Маленькая собачка до старости щенок», в данном
случае народная мудрость срабатывала на все сто.
– Добрый день, – улыбнулась заведующая, – вы
из санэпидемстанции, вместо Ольги Всеволодовны?
– Нет, – как можно более ласково ответила
я, – я из Института гематологии, старший научный сотрудник Романова
Евлампия Андреевна, а, простите, как вас зовут?
– Татьяна Сергеевна, – ответила она и тут же
добавила: – Если думаете найти здесь добровольных доноров, то зря. В нашем
заведении содержатся дети до трех лет, закон не разрешает брать у них кровь, а
у сотрудников такая маленькая зарплата, что им впору самим переливание делать
от богатых, хорошо питающихся людей.
Я заискивающе засмеялась:
– Ну, кровь сдавать обеспеченные люди не пойдут, к нам
приходят только бедные, те, кого привлекает небольшая сумма, выдаваемая за
отданную дозу, да бесплатный обед! Но я беспокою вас совсем по другому поводу.
– По какому?
– Я пишу диссертацию о гемофилии, слышали о таком
заболевании?
Татьяна Сергеевна кивнула:
– У меня за плечами медицинское училище.
– Значит, вы понимаете важность моего исследования?!
Директриса настороженно глянула на меня:
– При чем тут наш детский дом?
Я глубоко вздохнула и начала излагать легенду, придуманную
вчера поздним вечером.
– Гемофилия в чистом виде встречается редко, она плохо
изучена и практически не поддается лечению. Особый интерес для исследователя
представляют случаи, когда в семье, где на протяжении нескольких поколений
наблюдалась данная болезнь, вдруг появляется абсолютно здоровый мальчик. Я знаю
несколько таких случаев, и, собственно говоря, на их описании и строится
работа. Но, честно признаться, материала маловато, понимаете?
– В целом да, – осторожно ответила
директриса, – только к нам вы зачем пришли?
– В шестидесятом году в этот дом поступил мальчик,
рожденный женщиной, в семье которой наблюдалась гемофилия. Мать отказалась от
него, боясь получить в подростковом возрасте инвалида. Ребенка усыновили…
– В шестидесятом меня еще на свете не было, –
вздохнула Татьяна Сергеевна, – а как звали ребенка?
Я развела руками.
– Мать – Лидия Салтыкова, а какое имя дали мальчику…
понятия не имею, родился 29 сентября, небось через неделю к вам и попал.
Татьяна Сергеевна пододвинула к себе беленькую пластиковую
коробочку и ткнула в торчащую на крышке черную кнопку.
– Да, – раздалось сквозь треск.
– Анна Михайловна, зайдите ко мне…
Через пару минут на пороге возникла старушка в аккуратном
светло-зеленом халатике.
– Это наш старейший работник, медсестра Анна Михайловна
Кислова, весной пятидесятилетие ее рабочего стажа отмечали, всю жизнь на одном
месте, с 1958-го по 1988-й была тут директором, затем на пенсию ушла, но мы ее
домой не отпустили. Ну как без нее? Наша живая летопись.
Анна Михайловна замахала руками.
– Ну скажешь тоже, Танюша, на память, правда, не
жалуюсь, а что случилось?
Я вновь соврала о диссертации. Анна Михайловна вздохнула:
– Ох, грехи мои тяжкие, а что, очень надо мальчонку
разыскать?
