Уж не знаю, что подействовало на меня больше – информация о
родственных связях между Володей и Соней, полное ощущение собственной
беспомощности и невозможности разобраться в ситуации, вынужденная покупка
подержанных вещей для Ксюшиного младенца, который никогда не увидит отца, или
гадкое слово «заместительница», брошенное обозленным Кириллом… Все это сплелось
в тугой узел, я почувствовала в горле горький комок, вздохнула, уронила голову
на сложенные руки и зарыдала во весь голос.
Перепуганные дети кинулись ко мне.
– Лампуша! – вопил Кирюшка. – Не надо, сейчас
я выйду с собаками.
– А я помойку вынесу, – вторила Лиза.
– Хочешь – картошечки пожарю?! – орал Кирюшка.
– Чаек заварю, – подхватила девочка, – ща, в
пять минут.
Они загремели посудой. Через пару секунд у меня под носом
возникли дымящаяся чашка и кусок хлеба с вареньем.
– Ешь, ешь, – суетилась Лиза, – хочешь – я
сбегаю на проспект и куплю тебе пакет замороженных креветок и новый детектив
Марининой?
– Я мигом сношусь, – влез Кирюшка, – как
насчет баночки варенья «Швартау» и шоколадного мороженого?
Я перестала лить сопли, утерлась кухонным полотенцем и
глянула в их милые, встревоженные лица. Нет, какие они хорошие дети, разом
вспомнили про все мои любимые лакомства.
– Не надо креветок с вареньем, – сказала я, –
все уже, сама не понимаю, отчего заревела.
– Это у тебя климакс, – с умным видом заявила
Лиза, – в период гормонального затухания у женщины часто случаются
перепады настроения…
– Откуда у тебя такая информация? – удивилась
я. – Потом, климакс бывает после пятидесяти…
– Не скажи, – продолжала умничать Лизавета, –
он может приключиться в любое время и тогда называется ранним.
– Откуда ты все это знаешь? – изумилась я.
– В школе рассказывали, на уроке по этике семейной
жизни, – пояснила девочка.
– Да ну? Чего же еще там объясняли?
– Многое, про СПИД, презервативы, наркотики и
супружеский секс.
Я только хлопала глазами. Интересно, как бы поступила моя мамочка,
явись ее доченька из школы с рассказами про климакс, презервативы и
заболевания, передающиеся половым путем?
– Так что будет с моим вопросом по музыке? – ожил
Кирюшка.
– Давай, говори, – велела я.
– У гитары их шесть, у домры всего пять, а у арфы
только четыре, – выпалил мальчишка, – всю голову сломал.
– Чего «их»?
– Так это и есть вопрос, – разозлился
Кирюшка, – не поняла, что ли? Чего у гитары шесть, у домры пять, а у арфы
четыре?
Я призадумалась. Единственно, что объединяет
вышеперечисленные инструменты, так это то, что они струнные… И как раз струн у
гитары может быть шесть, впрочем, иногда семь… Но у домры-то их всего три.
Погодите, в свое время была создана четырехструнная домра, так называемой
квинтовой настройки. У этого народного инструмента есть металлические лады,
головка с колками и… все! Что же касается арфы, которую я, естественно, знаю
назубок, то у нее от 44 до 47 жил. Нет, струны тут явно ни при чем, тогда что?
Окончательно сломав голову, я полезла за музыкальной
энциклопедией и принялась в деталях изучать строение гитары, домры и арфы. Но
нет! Ответа на вопрос я так и не получила! Кирюшка приуныл окончательно.
– Если не отвечу, кол влепит! Зверь-баба!
Не секрет, что музыка в наших школах преподается
отвратительно. В лучших случаях дети хором поют песенку про елочку и зайчика и
потом слушают рассказы о Петре Ильиче Чайковском. В качестве апофеоза педагог
упомянет Моцарта… В худших же получается как у Кирюшки. Его «музычка»,
старенькая, полуслепая Наталия Михайловна, тихим, умирающим голосом долдонит
что-то о нотной грамоте. Расслышать ее шепот невозможно даже на первой парте.
Но Наталия Михайловна не вредная, единственно, о чем она просит
учеников, – это сидеть тихо, а чем они в тишине занимаются, ее совершенно
не волнует, лишь бы не шумели. Пока училка тянет у доски нудянку про
до-ре-ми-фа-соль, школьники делают уроки, читают посторонние книги или режутся
в «морской бой». Как только звенит звонок, Наталия Михайловна на полуслове
закрывает рот и выползает из класса. Она никогда не задает домашних заданий, не
спрашивает у доски и не устраивает контрольных. Но в журнале напротив фамилий
детей таинственным образом возникают сплошные пятерки, и в четверти у всех
выходит «отлично». Зато о музыке из Кирюшкиных одноклассников никто ничего не
знает!
– Что это случилось с Наталией Михайловной? –
спросила я, ища телефонную книжку.
Кирюшка заломил руки и закатил глаза:
– Так Наташка на пенсию ушла, и прислали вместо нее
ненормальную энтузиастку. Гармония, какофония, опера… Жуть прямо! Сегодня на
уроке слушали какого-то Верду!
– Верди, – поправила я, пряча улыбку.
– Один хрен, – злился Кирюшка, – ужас, ни
почитать, ни математику сделать. Прямо над ухом – бум, бум, бум… Запустила на
полную мощь идиотского Вердя… А потом этот вопрос задала да еще так противно
фыркнула: «Дети, это задание на сообразительность». Чтоб ей упасть и ногу
сломать!
– Не расстраивайся, – сказала я, – сейчас
узнаем ответ.
– Где? – тяжело вздохнул Кирюшка.
Но я уже услышала в трубке бодрое «алло» и сказала:
– Здравствуйте, Ипполит Семенович, вас беспокоит
Романова, арфистка.
– Добрый день, деточка, – обрадовался
старик, – сколько лет, сколько зим! Как матушка?
Решив его не расстраивать, я сделала вид, что не слышу
вопрос, и задала свой:
– Ипполит Семенович, вы наш старейший лучший мастер по
струнным, золотые руки, ответьте мне на такой вопрос…
Старик молчал, внимательно слушая всю информацию, потом
осторожно переспросил:
– В школе задали? Твоему сыну?
– Да.
– Сильно подозреваю, что речь идет просто о количестве
букв в словах. Посуди сама: у гитары их шесть, у домры, если, конечно, не
путать ее с домброй, пять, а у арфы всего лишь четыре!
Пораженная столь простым решением проблемы, казавшейся
неразрешимой, я потрясенно спросила:
– Вы полагаете, что учительница могла задать такой
вопрос?
Ипполит Семенович вздохнул:
