— И вы продолжили борьбу! — медленно произнес Мегрэ.
— Иначе я не мог поступить! Я хотел забрать сына! Только кузен был начеку. Мальчик вернулся в свой коллеж, откуда мне бы его не отдали.
Все это Мегрэ знал, но, глядя теперь на ставшую привычной обстановку, он лучше понимал значение незримой борьбы, которая развернулась между этими двумя людьми. Борьба не только между ними двумя! Но и борьба против него, Мегрэ! Нельзя было допустить, чтобы вмешалась полиция! Ни тот, ни другой не могли сказать правду!
— Я пришел сюда на «Сен-Мишеле»…
— Знаю! И вы послали к мэру Большого Луи…
Раймон невольно улыбнулся, а комиссар продолжал:
— Рассвирепевшего Луи, который выместил на мэра все горести своей жизни! И он мог бить безнаказанно, зная, что его жертва не осмелится звать на помощь! Ну и потешил он душу! При помощи угроз он получил письмо, позволяющее вам забрать ребенка из коллежа.
— Да. Я прятался за виллой, а ваш коллега преследовал меня по пятам. Большой Луи оставил письмо в условном месте, а я отделался от своего преследователя. Взял велосипед, В Кане купил машину. Надо было спешить. Пока я ехал за сыном, Большой Луи оставался у мэра, чтобы помешать ему отменить его распоряжение. Напрасный труд, поскольку кузен успел уже послать Элен за ребенком. Вы приказали меня задержать. Борьба была закончена, когда вы так упорно добивались раскрытия преступления. Оставалось только бежать. Если бы мы остались, вы неизбежно открыли бы правду. Отсюда и события прошлой ночи. Но неудачи преследовали нас. Шхуна села на мель. Мы едва добрались вплавь до берега, и при этом я, к несчастью, потерял бумажник. Без денег! И жандармы на хвосте! Мне оставалось одно: позвонить Элен, попросить у нее несколько тысяч франков, чтобы нам вчетвером добраться до границы. В Норвегии я мог бы возместить убытки моим друзьям. Элен сразу же приехала. Но и вы тоже! Вы все время стояли у нас на пути! Упорно добивались правды, а мы вам ничего не могли сказать. Ведь не мог я вам крикнуть, что вы рискуете вызвать новые беды!
Внезапно в его глазах промелькнула тревога и изменившимся голосом он спросил:
— Кузен действительно покончил с собой?
Вдруг ему солгали, чтобы заставить его говорить?
— Да, он покончил с собой, когда понял, что правды не скрыть. А понял он это, когда я вас арестовал. Догадался, что я это сделал только для того, чтобы дать ему время поразмыслить.
Они продолжали идти, потом внезапно оба остановились. Они уже стояли на пирсе. Перед ними медленно проходил «Сен-Мишель». Лихо крутя штурвалом, шхуну вел какой-то старый рыбак. Кто-то подбежал, растолкал зевак и первым прыгнул на палубу шхуны. Большой Луи! Он убежал от жандармов, сорвал наручники! Оттолкнув рыбака, он схватил штурвал в свои руки.
— Потише, черт подери!… Угробите шхуну! — орал он матросам с буксира.
— А где двое других? — спросил Мегрэ у своего спутника.
— Сегодня утром вы были в одном метре от них. Они оба спрятались в дровяном сарае у старухи…
Люка, расталкивая толпу, пробирался к Мегрэ. Он казался удивленным.
— Вы знаете, мы их взяли!
— Кого?
— Ланнека и Селестена.
— Они здесь?
— Жандармы из Див их только что доставили.
— Так вот, скажи, чтобы их отпустили. И пусть они оба идут в порт.
Напротив виднелся дом капитана Жориса и сад, в котором от ночной бури облетели последние лепестки роз. За занавеской чей-то силуэт: это была Жюли. Она не верила своим глазам, заметив на палубе брата.
У шлюза портовики окружили капитана Делькура.
— Заставили же они меня попотеть своими уклончивыми ответами! — вздохнул Мегрэ. Раймон улыбнулся.
— Ведь это моряки!
— Я знаю! Они не любят, когда сухопутные крысы, вроде меня, суются в их дела!
Указательным пальцем он уминал табак в своей трубке. Закурив, он прошептал, озабоченно нахмурив лоб:
— Что же им сказать?
Эрнест Гранмэзон был мертв. Нужно ли объяснять, что убийцей был он?
— Можно было бы… — начал Раймон.
— Не знаю! Сказать, что речь идет о какой-то старой вражде! Один моряк-иностранец, который отомстил и скрылся.
Моряки с буксира тяжело шагали в бистро и знаками звали с собой шлюзовщиков. А Большой Луи сновал взад и вперед по палубе шхуны, трогал ее со всех сторон, как если бы он ощупывал вернувшуюся домой собаку, чтобы удостовериться, что она не ранена.
— Эй! — крикнул ему Мегрэ.
Матрос так и подскочил на месте. Он не решался подойти, вернее, снова оставить шхуну. Когда он увидел Раймона на свободе, он опешил так же, как и Люка.
— Как это?..
— Когда «Сен-Мишель» сможет выйти в море?
— Хоть сейчас! Никаких поломок! Чудо, а не корабль, точно вам говорю!
Он вопросительно смотрел на Раймона, и тот произнес:
— В таком случае, прогуляйся-ка на шхуне с Ланнеком и Селестеном…
— Они здесь?
— Сейчас придут. Несколько недель морской прогулки. Подальше отсюда. Чтобы о «Сен-Мишеле» здесь уже больше не говорили.
— Я мог бы, к примеру, захватить с нами сестрицу — занялась бы стряпней. Знаете, моя Жюли не струсит.
И все-таки ему было неловко перед Мегрэ. Он помнил о событиях прошлой ночи. И еще не знал, уместна ли улыбка по этому поводу.
— Вы не простыли, по крайней мере? Они стояли на краю шлюза, и Мекрэ одним толчком отправил его барахтаться в воду.
— Мой поезд отходит, кажется, в шесть, — сказал затем комиссар. Однако он не решался уйти. Он смотрел вокруг себя с каким-то чувством грусти, как будто этот маленький порт стал ему дорог. Разве не были ему теперь знакомы все его закоулки, при разной погоде, под еще неярким утренним солнцем и в бурю, залитые дождем или окутанные туманом?
— Вы едете в Кан? — спросил он у Раймона, который не отходил от него.
— Не сразу. Я думаю, так будет лучше… Надо, чтобы прошло какое-то…
— Да, время…
Когда через четверть часа вернулся Люка и спросил, где Мегрэ, ему показали на «Приют моряка». Там уже горел свет.
Через запотевшие окна он увидел комиссара. Мегрэ сидел, удобно устроившись на соломенном стуле, с трубкой в зубах и кружкой пива в руке. Он слушал истории, которые рассказывали вокруг него люди в морских фуражках и резиновых сапогах.
И тот же Мегрэ в поезде, около десяти часов вечера, вздохнул:
— Должно быть, сидят сейчас все трое в кубрике, в тепле…
— В каком кубрике?
— На борту «Сен-Мишеля». Сидят под Лампой у стола, изрезанного ножом, с тяжелыми стаканами и бутылкой голландского джина. Печка потрескивает… Дай-ка мне спички!
