— Последние события просты, как дважды два, — тихо сказал комиссар. — Надо выяснить одно — то, что было вначале. Стоп! Вон там наверху засел один гражданин. Он нарочно позвал меня, чтобы я убедился в его неспособности передвигаться. Вот уже несколько часов, как он, не шелохнувшись, сидит на одном и том же месте. Ну, то есть, совершенно неподвижно.
Постой, постой. Ведь окна-то освещены, верно? А я еще только что искал сигнал!.. Неужели не понимаешь? Не понимаешь, почему несколько машин не остановилось? Да потому, что когда они проезжали, это окно не было освещено.
Мегрэ расхохотался так, словно обнаружил что-то бесконечно смешное. И тут его спутник удивился, потому что комиссар внезапно вытащил из кармана револьвер и навел его на освещенное окно супругов Мишонне, в котором виднелся силуэт головы, откинутой на спинку.
Отрывистый звук выстрела, похожий на удар бича. Звон разбитого стекла, осколками осыпавшегося в сад. Однако в самой комнате ничто не шевельнулось. Силуэт за полотняной занавеской сохранял свои прежние очертания.
— Что вы сделали?
— Высаживай дверь! Или нет, лучше нажми на кнопку звонка. Очень удивлюсь, если нам откроют.
Однако никто не пришел, в доме царили безмолвие и тишина.
— Высаживай!
Коренастый здоровяк Гранжан раз за разом с короткого разбега изо всех сил наваливался на дверь и уже с третьей попытки сорвал ее с петель.
— А теперь тихо. Внимание, — прошептал Мегрэ.
Мегрэ держал в руке револьвер, Гранжан — пистолет.
У входа в столовую Гранжан повернул выключатель люстры. Со стола, покрытого скатертью в краснобелую клетку, еще были не убраны грязная посуда и графин с остатками белого вина. Мегрэ выпил его из горлышка.
В гостиной ничего примечательного. На креслах чехлы. Пыльная атмосфера необитаемой комнаты.
Из кухни, облицованной белым кафелем, словно спасаясь от грозящей беды, пулей вылетела кошка.
Инспектор беспокойно поглядывал на Мегрэ. Вскоре они подошли к лестнице и поднялись на площадку второго этажа. Здесь было три двери.
Комиссар открыл дверь комнаты со стороны фасада.
Его обдал поток воздуха, струившийся через разбитое стекло и колыхавший занавеску. В кресле они увидели нечто несуразное: косо поставленная палка от метлы, на верхний конец которой был насажен тряпичный шар. Выдаваясь над спинкой кресла, этот шар, подобно китайской тени, казался со стороны шоссе головой человека.
Даже не улыбнувшись, Мегрэ открыл дверь во вторую спальную комнату. Она была пуста.
Наконец, третий этаж — мансарда, где на полу лежали яблоки в двух-трех сантиметрах одно от другого. Над ними с балки перекрытия свисали пучки зеленой фасоли. Наверно, это помещение предназначалось для прислуги, но и оно, судя по всему, никем не использовалось: кроме ветхого ночного столика, тут ничего не было.
Они вернулись на первый этаж. Через кухню Мегрэ проследовал во двор, обращенный к востоку. На горизонте разрасталась грязновато-желтая заря.
Небольшой сарай. Дверь его чуть приоткрылась.
— Кто там? — громко крикнул Мегрэ, вскидывая револьвер.
Раздался крик испуга. Дверь, не удерживаемая изнутри, открылась сама собой, и они увидели женщину. Она сразу рухнула перед ними на колени и заголосила.
— Я ничего не сделала! Простите!.. Я… Я…
Это была г-жа Мишонне, растрепанная, в платье, перепачканном известью.
— Где ваш муж?
— Не знаю. Клянусь вам, ничего не знаю! Я и так достаточно несчастна!
Она плакала в голос, и, казалось, все ее дородное тело размякло и сейчас распадется на части. С лицом, опухшим от слез и искаженным страхом, она выглядела на десять лет старше.
— Это не я. Я ничего не сделала. Это все он. Мужчина напротив.
— Какой еще мужчина?
— Иностранец… Я ничего не знаю. Но это он и только он. Можете не сомневаться. Мой муж не убийца и не вор. За его плечами честная жизнь. А виноват тот. Тот, что с дурным глазом! С тех пор, как он поселился здесь, у перекрестка, все пошло вверх тормашками. А я…
В курятнике было полно белых кур, клевавших рассыпанные на полу желтые кукурузные зерна. Кошка примостилась на подоконнике, и ее глаза мерцали в полумраке.
— Встаньте.
— Что вы хотите со мной сделать? Кто стрелял?
Г-жа Мишонне являла собой жалкое зрелище; ей было под пятьдесят, а она плакала взахлеб, словно малое дитя, и настолько потеряла контроль над собой, что, когда встала на ноги и Мегрэ машинально похлопал ее по плечу, она едва не бросилась ему на шею, но сдержалась и, прижавшись лицом к его груди, ухватилась за лацкан пиджака и простонала:
— Я всего лишь бедная, несчастная женщина. Всю свою жизнь трудилась. Когда вышла замуж, работала кассиршей в самом большом отеле Монпелье…
Мегрэ отстранил ее, но ему не удалось остановить поток слезливых откровений:
— Уж лучше бы все у меня оставалось по-прежнему. Ведь меня все-таки уважали. Как сейчас помню: когда получала расчет, то хозяин — а он относился ко мне с почтением — сказал, что я, мол, еще пожалею об уходе из его гостиницы. И, вы знаете, это сущая правда. А в замужестве мне пришлось трудиться так тяжело, так тяжело… Больше, чем за всю мою жизнь.
И она опять зашлась слезами.
Вдруг заметила свою кошку, но это только подлило масла в огонь:
— Митсу, бедная моя кисонька, ты ведь тоже ни в чем не виновата! А мои куры, а мое маленькое хозяйство, а мой дом!.. Знаете, будь этот человек сейчас передо мной, я, кажется, убила бы его. Верьте слову, комиссар, я на это способна. Я это почувствовала в тот самый день, когда впервые увидела его. Мне было достаточно посмотреть на этот черный глаз…
— Где ваш муж?
— Разве я знаю?
— Он уехал вчера вечером и совсем не поздно, верно? Сразу же после моего визита. И он был не менее здоров, чем я.
Она не нашлась что ответить и торопливо оглянулась, словно ища поддержки.
— У него подагра, это я вам точно говорю.
— А мадемуазель Эльза бывала здесь?
— Никогда! — возмущенно откликнулась г-жа Мишонне. — Подобной твари я здесь не потерпела бы ни за что.
— А господин Оскар?
— Вы его арестовали?
— Почти что.
— Ну и поделом ему! Нечего нам было якшаться с людьми не нашего круга, к тому же совершенно невоспитанными. Ах, чего уж там говорить! Если бы только мужья слушались жен… Но, скажите, что, по-вашему, будет дальше? Все время мне слышатся выстрелы. Если с Мишонне случится что-то неладное, я, наверное, умру со стыда! Уж не говорю, что я слишком стара, чтобы начать снова работать.
— Вернитесь к себе домой.
