— Ты! Мы с тобой люди как люди, а у этих Оки никакого понятия нет. Они и на людей не похожи. Настоящий человек не станет так жить, как они живут. Настоящий человек не помирится с такой грязью, убожеством. Этих Оки от гориллы не сразу отличишь.
— А все-таки хорошо, что не мне надо ехать через пустыню на таком «гудзоне». Стучит, как молотилка.
Его помощник посмотрел на лежавшую перед ним папку. Крупная капля пота скатилась у него с пальца и упала на розовые листки.
— Их ничем не испугаешь. Такие тупицы даже не представляют себе, как это опасно. И вообще они дальше своего носа ничего не видят. Есть о ком беспокоиться!
— Я не беспокоюсь. Просто подумал, каково бы мне было на их месте.
— Да ведь ты понимаешь, что к чему. А они ни черта не понимают. — И он вытер рукавом каплю с розового листа.
Грузовик выехал на шоссе и пошел между громоздившимися с обеих сторон камнями. Вода в радиаторе вскоре закипела, и Тому пришлось сбавить скорость. Выше и выше по отлогой дороге, которая извивалась и петляла по мертвой стране, спаленной, обесцвеченной солнцем, уничтожившим здесь все живое. Том сделал короткую остановку, чтобы охладить мотор, и снова двинулся дальше. Они подъехали к перевалу до заката и заглянули вниз на пустыню — черные горы вдали, желтые блики солнца на серой земле. Трава и жалкие, чахлые кустики бросали резкие тени на песок и на обломки скал. Палящее солнце светило прямо в лоб. Том заслонил глаза рукой, глядя на дорогу. Они перевалили через гребень и, чтобы охладить мотор, пошли под уклон, пользуясь только тормозами. Они спускались вниз к пустыне; вентилятор крутился, охлаждая воду в радиаторе. Том, Эл, отец и Уинфилд, сидевший на коленях у отца, смотрели на яркое заходящее солнце, и глаза у них были как стеклянные, загорелые лица блестели от пота. Плеши спаленной земли и черные горы нарушали ровный разбег пустыни и делали ее еще более страшной в красных закатных лучах.
Эл сказал:
— Ну и места! А что, если бы пришлось идти пешком?
— Ходили и пешком. Много народу ходило; а если другие могли, значит, и мы сможем, — ответил Том.
— А сколько перемерло, должно быть, — сказал Эл.
— У нас тоже не без потерь.
Эл замолчал. Залитая красным светом пустыня пролетала мимо.
— Как думаешь, увидимся мы с этими Уилсонами? — спросил Эл.
Том покосился на указатель уровня масла.
— Чудится мне, что миссис Уилсон ни мы, ни кто другой больше не увидит. Чудится, и все тут.
Уинфилд сказал:
— Па, я хочу слезть.
Том взглянул на него.
— Не мешало бы всех спустить до темноты. — Он сбавил скорость и остановил машину. Уинфилд соскочил на землю и помочился у края шоссе. Том высунулся из кабины. — Еще кому-нибудь нужно?
— Мы потерпим, — крикнул дядя Джон.
Отец сказал:
— Уинфилд, лезь-ка ты наверх. У меня ноги затекли тебя держать. — Мальчик застегнул комбинезон, послушно вскарабкался на грузовик по заднему борту и перелез на четвереньках через бабкин матрац поближе к Руфи.
Грузовик шел навстречу закату, и солнце уже коснулось краешком неровной линии горизонта, залив пустыню красным огнем.
Руфь сказала:
— Что — прогнали?
— Я сам ушел. Тут лучше. Там лечь нельзя.
— Только, пожалуйста, не болтай и не приставай ко мне, — сказала Руфь, — потому что я хочу спать. Засну, утром проснусь — и уже приехали. Так Том сказал. А интересно будет посмотреть, ка́к там, в Калифорнии. Говорят, красиво.
Солнце зашло, оставив на небе большой сияющий круг. Под брезентом стало темно, как в туннеле с просветами по обоим концам — с просветами в форме треугольника.
Конни и Роза Сарона сидели, прислонившись к кабине, и ветер, залетавший под навес, бил жаром им в затылок, а брезент хлопал и гудел у них над головой. Они тихо переговаривались, приноравливаясь к хлопанью брезента, чтобы другие ничего не слышали. Конни поворачивался и шептал ей на ухо, и, отвечая, Роза Сарона делала то же самое. Она сказала:
— Едем, едем без конца, кажется, что никогда больше ничего не будет. Мне надоело.
Он повернулся и шепнул:
— Может быть, утром… Ты бы хотела, чтобы мы сейчас были одни? — В темноте Конни коснулся ладонью ее бедра.
Она сказала:
— Не надо. У меня голова кругом идет. Перестань. — И подставила Конни ухо, чтобы расслышать его ответ.
— Может быть… когда все заснут.
— Да, — сказала она. — А сейчас не надо. У меня голова идет кругом, а они, может, и не заснут.
— Я больше не могу, — сказал он.
— Я знаю. Я тоже. Давай говорить, как там все будет, и отодвинься, пока у меня голова не закружилась.
Конни пересел чуть подальше.
— Значит, как приедем, я сейчас же начну учиться по вечерам, — начал он. Роза Сарона глубоко вздохнула. — Достану книжку, в которой про это сказано, и вырежу оттуда подписной бланк.
— А ждать придется долго? — спросила она.
— Чего ждать?
— Когда ты начнешь зарабатывать много денег и у нас будет лед.
— Это трудно сказать, — солидно ответил Конни. — Как это можно знать заранее? К рождеству, надо думать, кончу, а может, гораздо раньше.
— Вот кончишь, тогда мы и лед купим и все остальное.
Он хмыкнул:
— Это у тебя от жары. Зачем тебе лед на рождество?
Она фыркнула:
— И в самом деле! А все-таки пусть он всегда у нас будет. Ну, перестань! У меня голова кругом пойдет.
Сумерки перешли в темноту, и на бледном небе над пустыней показались звезды — колючие, яркие, с редкими лучиками, — и небо стало как бархатное. И жара стала иная. До заката зной словно хлестал, заливал огнем, а теперь он поднимался снизу, от земли, плотной, душной волной. Зажгли фары, и впереди в их тусклом свете виднелось шоссе, а по правую и по левую руку — узкая лента пустыни. Иногда вдали поблескивали чьи-то глаза, но звери не выбегали на свет. Под брезентом теперь стало совсем темно. Дядя Джон и проповедник лежали посредине, опираясь на локти, и глядели на дорогу, в задний треугольник навеса. Они видели у самого борта две бесформенные в темноте фигуры — это были бабка и мать, — видели, как мать привстает время от времени, меняет позу.
— Кэйси, — сказал дядя Джон, — ты должен знать, что с этим делать.
— С чем — с этим?
— Сам не знаю, — ответил дядя Джон.
Кэйси сказал:
— Нелегкую задачу ты мне задал.
— Ты же был проповедником.
— Слушай, Джон! Что вы все говорите: проповедник, проповедник. Разве проповедник не такой же человек, как все?
