Теперь все это обрушилось на него разом: «Роллинг стоунз», «Битлз», «Эйрплейн», «Грейтфул дед», «Спирит», «Крим» и «Энималз», а также Святая Троица: Дженис, Джими и Томас Мэрион Дуглас, главным образом последний. Его музыка была мрачной, как древние развалины, таящие неведомую опасность. И хотя более спокойная музыка «Мамае энд папас» из эпохи, которая уже стала историей, ему больше нравилась, стиль Дугласа зачаровывал мрачным юмором и еще более мрачной одержимостью — несмотря даже на то, что ницшеанский гнев, подспудно присутствующий в этой музыке, отталкивал его. Пожалуй, причина крылась в том, что Дуглас был всем, чем не был Марк Медоуз: знаменитый, полный жизни, бесстрашный, имеющий бешеный успех у женщин, модный. И туз в придачу.
В среде рок-музыкантов тузов насчитывалось куда больше, чем в любом другом слое населения. Их способности поражали воображение: одни умели производить ошеломляющие световые эффекты, другие играли необыкновенную музыку безо всяких инструментов. Большинство же, однако, манипулировало сознанием слушателей при помощи иллюзий или прямых эмоциональных воздействий. Том Дуглас — Король ящериц — мог дать им всем сто очков вперед.
* * *
Наступила весна. Научный руководитель требовал результатов, и Марк начал впадать в отчаяние, ненавидеть себя за недостаток решимости или чего-то еще, что не давало ему вступить в мир наркотиков и тем самым тормозило его исследование.
Апрель стал свидетелем его удаления из мира в микрокосм, в бумажную реальность, которую он соорудил себе в своих четырех обшарпанных стенах. У него были все пластинки «Дестини», но Марк больше не мог их проигрывать — ни их, ни «Грейтфул дед», ни «Роллинг стоунз», ни канонизированного Джими. Они были живым укором, брошенной перчаткой, которую он не смел поднять.
Он питался шоколадным печеньем, запивая его содовой, и появлялся из своей комнаты лишь затем, чтобы ностальгически предаться пороку своего детства — чтению комиксов. Не только старых классических рассказов о похождениях Супермена или Бэтмена из тех безмятежных времен, когда человечество еще не вытянуло дикую карту, но и тех, что пришли им на смену, воспевавших выдуманные и приукрашенные подвиги настоящих тузов, сродни дрянным ужастикам Старого Запада. Он жадно проглатывал их один за другим, точно запойный пьяница. За неимением лучшего они удовлетворяли ту жажду, которая уже начинала терзать его.
Нет, Марк жаждал не метачеловеческих способностей — такая экзотика была ему ни к чему. Не страстное стремление быть принятым в загадочный мир неформальной культуры, не желание обладать гибким соблазнительным телом бывшей Кимберли-Энн Кордейн заставляло его проводить без сна одну горячечную ночь за другой. Бойцовский характер — вот о чем Марк Медоуз мечтал больше всего на свете. Способность действовать, добиваться своего, оставить след в истории. Хороший или плохой — едва ли имело значение.
Однажды вечером — на дворе был конец апреля — уединение Марка нарушил внезапный стук в дверь. Он как раз валялся на продавленном матрасе, покрытом простынями, которые не менялись ни разу на его памяти, и читал, уткнувшись длинным носом в страницы девяносто второго выпуска комикса «Черепаха». Первой его реакцией был испуг, быстро сменившийся гневом на того, кто осмелился вторгнуться в его жизнь. Он по горло сыт этим миром, хватит, он вполне может обойтись без него. Почему бы миру не ответить ему тем же?
Стук повторился еще раз, повелительный, сотрясающий хлипкую фанерную дверь. Марк вздохнул.
— Что вам нужно? — спросил он почти жалобно.
— Ты собираешься меня впустить или мне придется выбить это недоразумение из папье-маше, которое твой скотина-хозяин именует дверью?
Какое-то время Марк неподвижно лежал на постели. Потом бросил комикс на выщербленный деревянный пол и прямо в дырявых носках пошлепал к двери.
Кимберли стояла у порога, уперев руки в бока. На ней была очередная юбка и вылинявшая розовая блузка, поверх которой, чтобы защититься от пронизывающего ветра с залива, девушка накинула левисовскую джинсовую куртку с черным орлом — эмблемой Союза сельскохозяйственных рабочих — на спине и вышитым символом мира на левой стороне груди. Она решительно шагнула в квартиру и захлопнула за собой дверь.
— Нет, ты только погляди на это безобразие! — Кимберли решительным жестом обвела вокруг себя. — Разве человек может так жить? Питаться одним сахаром, — она кивнула на тарелку с недоеденным печеньем, — и забивать себе мозги этой дрянью, которую заказывает наше скотское правительство. — Этот пассаж предназначался «Черепахе», растрепанным ворохом лежащей на полу. Потом девушка покачала головой. — Ты сам гробишь себя, Марк. Ты заперся от своих друзей, от людей, которые любят тебя. Так не может больше продолжаться. Никогда еще она не казалась ему такой красивой, несмотря на то что вела себя как его мать — или, вернее сказать, отец. Его тощее тело завибрировало, как камертон: Кимберли сказала, что любит его. Да, это не та любовь, которой он так жаждал, так ждал от нее, но он не в том положении, чтобы привередничать.
— Пора тебе выбраться из своей раковины, Марк. Из этой твоей квартиры — это же не квартира, а гроб какой-то. Ты ведь не хочешь превратиться в кого-нибудь из «Возвращения живых мертвецов»?
— У меня много работы.
Она вздернула бровь и поддела ногой «Черепаху».
— Ты идешь с нами.
— Куда? — захлопал он глазами. — С кем?
— Ты что, еще не слышал? — Кимберли покачала головой. — Ну да, конечно. Ты же все это время просидел дома, как монах какой-то. «Дестини» вернулись в город. Сегодня концерт в «Филлморе». Мой старикан подкинул мне деньжат. Я купила нам билеты — тебе, мне и Питеру. Так что давай, бегом одевайся, а не то придется черт знает сколько стоять в очереди. И очень тебя прошу, постарайся хоть на этот раз не вырядиться, как правильное чучело.
* * *
Питер походил на серфингиста и воображал себя Карлом Марксом. Он неприятно напоминал одного из давних ухажеров Кимберли-Энн, капитана футбольной команды, который расквасил Марку нос за то, что тот слишком пялился на нее.
Марк, одетый в поношенный твидовый пиджак и свои единственные джинсы, вдыхал сырой воздух и табачный дым и выслушивал от Питера ту же самую лекцию об «историческом процессе», которую читали ему все приятели Кимберли. Почему-то ему никогда не удавалось извлечь из всех этих манифестов достаточно смысла, чтобы составить о них себе хоть какое-то мнение. Не услышав горячего одобрения и согласия, Питер приморозил его к месту взглядом по-скандинавски синих глаз и взревел:
— Я уничтожу тебя!
Впоследствии Марк обнаружил, что это выражение было беззастенчиво позаимствовано у самого почтенного бородача. Но в тот момент ему захотелось провалиться сквозь заплеванную землю у концертного зала. Не спасло даже то, что Подсолнух стояла рядом с ними, сияя, как будто они только что выиграли для нее приз.
К счастью, Питер устроил шумную перебранку с двумя полицейскими, которые стали обыскивать его у входа на предмет выпивки и тем самым отвлекли его гнев в свою сторону. Сознавая собственную недостойность, Марк про себя пожелал, чтобы полицейские хорошенько отлупили Питера резиновыми дубинками по его белокурой башке, а потом отволокли в участок.
