Но «Дестини» завершала самый шумный тур за всю историю своего существования. Том Дуглас, который употреблял выпивку и препараты для расширения сознания в таких количествах, что о них ходило легенд не меньше, чем о его метачеловеческих способностях, перед каждым выступлением напивался в стельку. Король ящериц впадал в бесчинство; на прошлой неделе концерт «Дестини» в Нью-Хейвене завершился беспорядками, после которых старый кампус Йеля и половина города оказались разгромлены. Поэтому в этот вечер полицейские, хоть и неуклюже, но по-своему пытались избежать столкновений. Обыск был не самым умным решением проблемы, но полиция — и администрация «Филлмора» — не рвалась распалить детишек сильнее, чем это в любом случае должен был сделать Том Дуглас. Поэтому его фанатов хотя и обыскивали перед входом, но достаточно аккуратно. Питер вместе с его буйной пшеничной головой очутился внутри практически беспрепятственно.
Первый концерт «Дестини» не просто оправдал все самые смелые ожидания Марка, он во сто крат превзошел их. Дуглас, верный себе, вышел на сцену с двухчасовым опозданием и к этому времени, столь же верный себе, успел набраться до такой степени, что едва держался на ногах и грозил то и дело рухнуть в толпу восторженных поклонников. Но три оставшихся музыканта «Дестини» принадлежали к самым крепким рок-исполнителям. Их опыт с лихвой компенсировал все прочие многочисленные грехи. И постепенно, вплетаясь в крепкий костяк их игры, невнятные выкрики и беспорядочные жесты Дугласа превратились в нечто магическое. Музыка была как взрыв кислоты, которая растворяла сделанные из оргстекла стены тюрьмы Марка, пока не достигла его кожи и не начала разъедать ее.
Огни внезапно погасли, словно резко захлопнулась какая-то гигантская дверь. Откуда-то медленно, глухо забухал барабан. Из темноты прорезался надрывный плач гитары. Одинокое пятно голубого света вспыхнуло и окружило Дугласа, который стоял с микрофоном в центре сцены, и его кожаные штаны поблескивали, точно змеиная чешуя. Он сначала негромко, протяжно, затем все громче и настойчивей затянул вступление к своей самой известной песне «Время змея». Его голос взорвался внезапным визгом, и огни и рев музыкальных инструментов окружили его бушующим прибоем — так они пустились в плавание по самым отдаленным уголкам ночи.
В конце концов Том Дуглас принял облик Короля ящериц. Черная аура била от него во все стороны, как жар из горна, окутывала слушателей дурманной пеленой. Она производила какое-то призрачное, неуловимое воздействие, как новый непонятный наркотик: одних возносила на вершины экстаза, других низвергала в бездну убийственного отчаяния, одни видели то, о чем мечтали, перед другими разверзалось чрево ада. А средоточием этого полночного сияния был Том Дуглас, который разрастался и разрастался, а вместо его широкого мужественного лица то и дело мелькал широкий раздувающийся капюшон гигантской королевской кобры, черной и грозной, которая металась то вправо, то влево, пока он пел.
Когда песня оборвалась слитным стоном голоса, органа и гитары, Марк очнулся и обнаружил, что по его худым щекам неукротимо текут слезы, он стоит, сжимая в одной руке ладошку Кимберли, в другой — руку какого-то незнакомца, а Питер угрюмо сидит на полу и, зарывшись лицом в ладони, что-то бормочет о декадансе.
* * *
Следующий день был последним днем апреля. Никсон оккупировал Камбоджу. По всем кампусам страны, как пламя от разлившегося напалма, прокатилась реакция.
Марк нашел Кимберли на другом берегу залива — в гуще собравшейся в парке Голден-гейт взволнованной толпы она слушала выступления.
— Я не могу! — прокричал он, перекрывая вдохновенную речь оратора. — Я не могу сделать этот шаг... не могу выбраться сам.
— Ай, Марк! — Девушка досадливо тряхнула головой. — Ты такой эгоистичный! Такой... такой... буржуазный!
Она круто развернулась и растворилась в лесу скандирующих тел.
После этого они не виделись три дня.
Марк искал ее, пробираясь сквозь возмущенные толпы, ощетинившиеся частоколами плакатов, которые осуждали Никсона и войну, сквозь пелену дыма от марихуаны, который висел в воздухе, как тяжелый аромат жимолости. Его «суперправильный» наряд притягивал враждебные взгляды, и в тот его первый одинокий день он не раз и не два обходил стороной какого-нибудь неприятного человека, приходя в еще большее отчаяние от собственной неспособности слиться с пульсирующей народной массой вокруг него.
В воздухе пахло революцией. Он ощущал это напряжение, нарастающее, как электростатический заряд.
Марк наткнулся на нее на ночной демонстрации за несколько минут до полуночи третьего мая. Она сидела по-турецки на островке чахлой травы, которой удалось пережить нашествие тысяч протестующих ног, и лениво перебирала струны гитары под усиленные мегафонами звуки речей.
— Где ты была?
Она лишь взглянула на него и покачала головой. Марк опустился на траву рядом с ней.
— Подсолнух, где ты была? Я искал тебя повсюду.
Она наконец-то посмотрела на него, потом грустно покачала головой.
— Я была с народом, Марк. Там, где должна была быть.
Кимберли вдруг подалась вперед и с неожиданной силой сжала его запястье.
— Ты тоже должен был бы там быть, Марк. Просто ты такой... такой эгоистичный. Твой эгоизм — как броня. А ведь ты так много можешь нам дать — сейчас, когда нам нужна вся помощь, какую мы только можем собрать, чтобы дать отпор угнетателям, пока не стало слишком поздно. Выйди из своей скорлупы, Марк. Освободись.
В уголке ее глаза блеснула слезинка.
— Я пытался, — честно ответил он. — Я... просто я, похоже, не могу этого сделать.
С моря тянул легкий ветерок, прохладный и влажноватый, относил в сторону слова, льющиеся из мегафона. Марк поежился.
— Бедный, ты такой закомплексованный! Твои родители, школа — они затянули тебя в смирительную рубашку. Ты должен вырваться на свободу. — Кимберли облизнула губы. — Думаю, я смогу тебе помочь.
Он весь подался вперед.
— Как?
— Тебе нужно научиться сносить стены, как поется в песне. Нужно распахнуть свое сознание.
Пошарив в кармане своей вышитой джинсовой куртки, она что-то вытащила оттуда, зажав в кулаке.
— Колесо, — и разжала руку. На ладони лежала непонятная белая таблетка. — Кислота.
Перед ним был предмет его долгого умозрительного изучения, средство поиска и его цель в одном лице. Легально добыть ЛСД было очень трудно, а пытаться достать ее на черном рынке Марк не хотел из глубоко укоренившегося отвращения, смешанного с инстинктивным опасением того, что эта попытка приведет его за решетку, и это помогало ему отсрочить решающий миг. Ему уже предлагали кислоту прежде — за компанию, но он всегда отказывался, уверяя себя: это потому, что никогда нельзя быть уверенным, какую дрянь тебе подсунул уличный торговец, хотя в глубине души всегда боялся открыть ту таинственную дверь, которую она собой олицетворяла. Но сейчас мир, к которому так хотелось приобщиться, вздымался вокруг него, как море, а женщина, которую он любил, бросала ему вызов и искушала одновременно, и этот вызов-искушение лежал у нее на ладони, медленно тая под дождем.
