Посмотрев на часы – без трех минут семь, – я стал выписывать круги вокруг дерева. Без одной минуты из боковой аллеи появился маленький японец в фиолетовом деловом костюме и ярко начищенных туфлях. В руке японец имел серый кейс и направлялся явно ко мне.
– Господин Таманский? – осведомился он, подойдя вплотную.
– Он самый.
– Господин Ояма вас ждет. Просредуйте со мной, пожаруйста.
Еще один любитель русского языка, неприязненно подумал я и решил разговаривать с Оямой только по-английски или через лингвер.
Японец повел меня по той же аллее, откуда пришел. Если я правильно ориентировался, то она вела к западному входу в сад со стороны площади Солженицына. Да, так оно и есть: вот арка, а вон и бородатый бронзовый старик в кресле, скорбно рассматривающий площадь с высоты полусотни метров. К стыду своему, до сих пор ничего из творений Солженицына не читал. А ведь нобелевский лауреат… Что-то такое, помнится, про острова писал… Этнограф, что ли, какой?
Правда, Нобелевская премия по литературе несколько утратила свой вес после того, как четыре года назад комитет присудил ее некоему Перу Расмуссену из Швеции за сборник стихов «Непознанное», а потом выяснилось, что лауреат – всего лишь электронный ящик, напичканный кибернетическими мозгами, созданный троицей студентов Стокгольмского университета.
– Пожаруйста, к автомобирю, – указал японец, и я увидел длиннющий серебристый «опель-аполлон».
Второй японец, почти точная копия первого, завидев нас, распахнул заднюю дверцу.
Я влез в темноту салона, где пахло жасмином и почему-то немного мочой, и дверца за мной закрылась. Внутри было хоть глаз выколи, зря я не надел утром никтолинзы… Нащупав сиденье, я сел и сказал по-английски:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – ответили мне. Старческий голос, хриплый и ехидный. Неужели это пресловутый Ояма, вождь жуликов и хулиганов из гурэнтай?
– Господин Ояма? – осведомился я.
– По большей части да.
– Почему так темно?
– Глаза, знаете ли… Не переношу яркий свет. Вы сейчас привыкнете, не волнуйтесь.
Я и впрямь привыкал. Кромешная тьма стала приобретать конкретные очертания, и через минуту я уже видел напротив некое живое существо в сплетении проводов и трубок.
– Видите? – с грустью спросил Ояма, если это и в самом деле был он. – Старость, господин Таманский, неминуема. Геронтол, с которым носятся швейцарские фармацевты, не панацея. Тем не менее я старался, и теперь я могу считать себя самым старым японцем – если не в мире, то уж в Москве точно. Сколько мне, по-вашему?
– Сто тридцать, – предположил я наугад.
– Не угадали, господин Таманский. Сто восемьдесят три. И я надеюсь, что мой мозг проживет значительно дольше. Правда, с телом проблемы… Оно наотрез отказалось выполнять некоторые функции самостоятельно, посему я сижу здесь и слушаю, как перекачивается моя кровь, как выводятся отходы и шлаки, как работает желудочно-кишечный тракт… Впрочем, эти подробности вам ни к чему. Так, старческая болтовня. Я знаю, что у вас есть ко мне дело. Какое?
– Это касается Алмазных НЕРвов, – сказал я отчего-то севшим голосом.
Полумеханический старик меня пугал. Пугал больше, чем киберы. Киберы при всей своей напичканности микрочипами и другими железками все же походили на людей, а Ояма напоминал собой некий агрегат, создание сумасшедшего ученого.
– Знаю, знаю. Алмазные НЕРвы. Идиотическое творение одного господина из «Ультра». Не помню, как его зовут, но он сейчас в бегах. И что, они все-таки работают? – В голосе старика слышался искренний интерес
– Не знаю, – пожал я плечами. – Все их ищут, а работают ли они…
– И я полагаю, вы хотите мне предложить некое сотрудничество в их поиске?
– Не только. Еще я хочу предложить вам место Мацуо Тодзи.
Я замолчал, выжидая. Молчал и старик, лишь что-то противно булькало и курлыкало в переплетении трубок.
– Хорошее предложение. Вы сделали мне предложение, от которого я не могу отказаться… Кстати, это цитата из очень известного гангстерского фильма, который вы по молодости своей, разумеется, смотреть не могли. А зря. Очень полезная картина. И каким образом оябун Тодзи уступит мне свой трон?
– Самым примитивным – его нужно убить.
Старик засмеялся неприятным скрипучим смехом. Потом закашлялся, заперхал, сплюнул куда-то и сказал:
– Шептун мне об этом не говорил. Что ж, Тодзи этого заслуживает значительно в большей степени, чем множество моих знакомых. Что нужно от гурэнтай?
– Содействие. Мы еще обсудим детали, сейчас важно получить принципиальное согласие.
– Принципиального согласия вы не получите, пока я не переговорю с Сэйтё. В моем состоянии управлять в одиночку сложно, и Сэйтё это понимает. Я один ничего не решаю, господин Таманский. Вы располагаете свободным временем?
– Да.
– Тогда мы едем в «Хиросиму» и там поговорим в узком кругу. Вы не возражаете?
– Нет.
И мы поехали в «Хиросиму».
22. Артем Яковлев. Кличка Аякс.
Программист.
Без места работы
Когда мы подошли к границе Белого Моря и на нашем пути стали встречаться откровенно бледнокожие, Вуду остановилась.
– Сам до дома доберешься, белый? Или тоже проводить?
– Сам доберусь, – ответил я. – Только я к вам попал именно тогда, когда из дома мотал…
– Так тебе есть куда идти? – Она покачалась на каблуках, явно готовая что-то предложить.
Не могу сказать, что она мне не понравилась. Спортивная фигурка… Сильные, словно выточенные из черного дерева ноги, высокая грудь. И лифчик она не носит. Она мне нравилась. И вероятно, именно поэтому я ответил:
– Есть. Я доберусь сам, спасибо тебе.
– Ладно. Надеюсь, ты ко мне больше в гости не собираешься… – Она усмехнулась и спросила противным тоном: – Что ты выучил на этом уроке жизни?
– То, что черный расизм ничем не лучше белого.
Я взмахнул рукой, поправил сумку на плече и, чувствуя себя солидных размеров идиотом, повернулся к ней спиной. Лицом к проходу в метро.
Я сделал два шага.
– Эй, белый
Я обернулся.
– Тот парень, про которого ты говорил, – Вуду коснулась рукой шрама от скальпирования на своей голове, – был черный.
Я ничего не ответил. Я только смотрел на ее узкие стройные бедра, которые таяли в подступающих сумерках. Наверное, так чувствуют себя мужчины, которые отказались от женщины во имя неизвестно чего.
В метро было душно. Как всегда.
И, как всегда, меня прижимали с нескольких сторон чужие люди. Совсем чужие белые. Совсем чужие черные. Совсем чужие желтые. Мне вспомнилось что-то из старого… Какой-то странный текст, который однажды процитировал тот парень, что зашивал мне разорванное в драке бедро, тот самый, имени которого я никак не могу вспомнить. Он сказал: «Когда я болею, я черный, когда я здоров, я черный, когда я пьян, я черный, когда я умру, я тоже буду черный. Когда ты болеешь, ты зеленый, когда ты здоров, ты розовый, когда ты пьян, ты красный, когда ты умрешь, ты будешь белый. Так почему ты зовешь цветным меня?» Черт, как же его звали?
