– Так, давайте сюда. Жаба, сядь в угол и сиди там, иначе тебя пристрелят твои дорогие и любимые полицейские. Ну-ка… – Он подошел к окну и осторожно посмотрел наружу. – Так и есть, вот они. Суки!
– Может, мы сдадимся? – упавшим голосом спросил Хесус.
– Ты что, козявка, хочешь жить вечно? – закричал Бенни, схватил ветхий стул и швырнул его в окно. Загремели, вылетая из рамы, уцелевшие осколки стекла. Пузан, наблюдавший за лестницей, покачал головой. – Так вот, ты не будешь жить вечно! Потому что никто вечно не живет… Я читал в газете про какую-то тварь размером с блоху, так вот она может жить практически вечно, даже если ее заморозить в космосе и разморозить через хрен знает сколько лет… Но мы-то не такие твари, а, парень?! И не стоит верить в правосудие – такой глупой вещи просто не может существовать в этом чертовом мире!
Хесус поспешно поднял автомат и щелкнул предохранителем – он имел дело с оружием и знал, как с ним обращаться. Нет, стрелять ни в кого не приходилось, а вот повертеть, разобрать…
– Так он у тебя был на предохранителе? – возмутилась старуха. – Вот я не знала в машине, я бы оторвала тебе яйца.
– Заткнись, жаба, – неожиданно для себя сказал Хесус.
– Жить вечно неинтересно! – прогудел Пузан Рози, продолжая наблюдать за лестничным пролетом. – Неинтересно даже дожить до старости, если у тебя нет денег, чтобы купить новое тело…
– Это точно, – с удовольствием отозвался Бенни. – Вот, скажем, наш Тамански… Парень при деньгах, сразу видно. Тараканы в голове, но при деньгах. На новое тело ему хватило, уж это точно. И, кажется, не на одно.
– Не знаю такого, – как из бочки ответил Пузан и продолжил начатую мысль: – Это дно! Стариков тут нужно уничтожать, приятель. Это дело милосердия. Тут от них воняет.
– От тебя тоже воняет, – улыбнулся Бенни. Лицо его, обычно иссиня-черное, было пепельно-серым от осевшей пыли.
– От меня воняет, как от настоящего мужика. А от стариков воняет смертью, вон оно что… Вот послушай.
И Пузан Рози начал читать своим колоколоподобным голосом. Хесус замер у стены, сжав рукоять автомата и мелко дрожа – то ли от страха, то ли от возбуждения.
Черны от папиллом, корявые, с кругами
Зелеными у глаз, с фалангами в узлах,
С затылками, где злость топорщится буграми
И расцветает, как проказа на стенах,
Они в припадочном соитии привили
К скелетам стульев свой немыслимый каркас;
С брусками дерева сплетаются в бессилье
Их ноги по утрам, и днем, и в поздний час.
Стихотворение прервала автоматная очередь, на лестнице что-то посыпалось, а Пузан, осклабясь, сверкнув своими зелеными зубами, продолжал:
Да, эти старики с сиденьями своими
Едины и в жару, и в дни, когда их взгляд
На окна устремлен, где увядает иней, —
И дрожью жаб они мучительно дрожат.
Но милостивы к ним сиденья, чья солома,
К телам костлявым их приучена давно;
Дух солнца прошлых лет вновь светится знакомо
В колосьях, что сплелись, отдав свое зерно.
И вот Сидящие, к зубам поджав колени…
– А, сволочь! – заорал Бенни. Быстро перегнувшись через подоконник, он несколько раз коротко выстрелил вниз.
– Что там? – спросил Пузан, не отрывая взгляда от лестницы.
– Кажется, это был полицейский. А может, и нет.
– Может, старуха собирала объедки?
– Старухи не носят шлемы.
– Много вы знаете, – прошипела из своего угла старая ведьма, но ее никто не слушал.
– Тогда полицейский.
– Ну мало ли кто еще носит шлемы… Я тебя, кажется, перебил…
– Да, но я тебя извиняю.
И вот Сидящие, к зубам поджав колени
И барабаня по сидениям слегка,
Внимают грустным баркаролам, и в томленье
Качается, как на волнах, у них башка.
Не заставляйте их вставать! Крушенье это!
Подобно битому коту, они шипят,
Топорщатся штаны – о ярость без ответа! —
Наружу вылезя, ключицы заскрипят.
– Лихо, – сказал Бенни. – Наружу вылезя, ключицы заскрипят. Я сразу вспомнил матч, когда мы разделали «Гиббонов». Мы с Кириллом – помнишь Кирилла, такой мордастый? – взяли в оборот их защитника… Тоже ключицы заскрипели, вылезая наружу.
Хесус тоже сразу вспомнил тот матч. «Корсары» тогда победили «Гиббонов» со счетом 73:69, с каждой стороны выбыло по семь игроков, а тот же Бенни доигрывал со сломанной рукой. Тяжелый баскетбол – жесткая игра, и уж никак Хесус не мог тогда подумать, прыгая на трибуне с пачкой чипсов, что будет вот так, плечом к плечу, отстреливаться вместе с Бенни от наседающей полиции… Хотя куда там отстреливаться…
И вы услышите шагов их мерзкий шорох,
Удары лысин о дверные косяки,
И пуговицы их – зрачки, что в коридорах
Вопьются вам в глаза, спасаясь от тоски.
Когда ж назад они вернутся, взгляд их черный
Яд источать начнет, как взгляд побитых сук,
И пот вас прошибет, когда начнет упорно
Воронка страшная засасывать вас вдруг.
«Интересно, а буду ли я стрелять, когда они появятся? А ведь они непременно поя вятся. А если меня убьют? О боже, если они меня убьют? Зачем, зачем я не пошел с Флипом, зачем я здесь, зачем мне этот автомат?» – Хесус посмотрел на тяжелую железяку и по чувствовал, как по щекам его стекают теплые капли.
Бенни, оскалясь, смотрел в окно, а Пузан декламировал, покачивая стволом:
Упрятав кулаки под грязные манжеты,
Они припомнят тех, кто их заставил встать;
Под подбородком их до вечера с рассвета
Миндалин гроздья будут двигаться опять.
Когда же голову на локоть сон склоняет,
Тогда зачавшие сиденья снятся им
И стулья-малыши, чья прелесть обрамляет
Конторы важные присутствием своим.
Прочитав этот довольно длинный кусок, Пузан прислушался. Бенни взволнованно смотрел на него.
– Тихо? – спросил он.
– То-то и оно, что тихо. А не должно быть.
– Может, плюнули на нас?
– Ты хоть понял, что сказал?
– Шучу.
– Я думаю, они этажом выше или на крыше. Этот дом не сквозной… До следующего уровня не доходит. Точно на крыше, падлы, – сказал Пузан.
И тут же, в подтверждение его слов, в окна, словно диковинные летучие мыши, влетели черные фигуры, смяв Бенни. По тросам тут же заскользили новые, заполняя комнату, и Хесус, отбрасывая автомат в сторону, словно гадкое скользкое животное, рухнул у стены, сжавшись в комок. Он видел, как Пузан отшатнулся на лестничную площадку, стреляя от живота короткими очередями, и даже сквозь треск очередей слышал, как он орет:
