Со стороны парни с тусы выглядели на редкость одинаково. Все в темных куртках, широких джинсах или штанах от тренировочных костюмов, в разношенных кроссовках. Многие в круглых вязаных шапочках, которые не снимут теперь до весны. В руках початые бутылки пива или жестяные банки с алкогольными коктейлями. И лица у всех почти одинаковые.
Подходя к месту тусовки, Санек непроизвольно сутулился и придавал лицу такое же выражение, как у всех здешних парней: замкнутое и мрачное, мол, меня не трожь, как бы хуже не было. Подойдя, бросал басовито:
– Всем привет, с кем не здоровался!
– Здорово, Сазон!
С некоторыми он здоровался за руку.
Доставал сигареты, зажигалку. Не спеша закуривал – и почти всегда кто-нибудь да стрелял у него курево:
– Дай сигаретку!
– Постучи о табуретку, – был неизменный ответ. Но сигаретку Санек всегда давал.
Покуривал молча. Прислушивался, о чем говорят.
Новичка бы эти разговоры немало напугали: он подумал бы, что попал на самое алкогольно-криминальное дно Москвы-матушки. Но Санек давно уже понял, что вся эта похвальба о многодневных пьянках, многолюдных драках, о разгроме палаток и дере от ментов – все это (или почти все) пустой ребячий треп. В настоящую шпану эти мальцы-огольцы еще не выросли. Хотя и очень спешили вырасти.
Если не верить ни одному их слову (а Санек и не верил), то общаться с этими ребятами было несложно и даже приятно. Саня чувствовал, что он такой же, как они, – взъерошенный, нахохленный. С подозрением глядящий на окружающую жизнь, от которой приходится каждый миг ждать подвохов и неприятностей. Потому, наверное, эти ребята и казались, и хотели казаться такими неприметными и одинаковыми – каждый рассчитывал, что любая возможная беда минует именно его и ударит в соседа, а бед этих им грозило немало. Кто-то из них в скором будущем сядет на иглу, кто-то пойдет на зону, кого-то пырнут ножом в пьяной ссоре на кухне, кто-то уже ближайшей зимой по пьяни заснет на лавочке в парке и замерзнет насмерть…
Как и каждый из них, Санек надеялся на одно: что его минует худой жребий и он проживет ближайшие опасные годы тихо и незаметно. Со временем остепенится, станет совсем взрослым дядькой и будет тогда с недовольством сторониться всей этой малолетней шпаны.
А пока за этими бессмысленными разговорами с легко соскальзывающими с губ матерками, с бесконечными «Дай стольник! Я на мели» Санек чувствовал себя среди своих. Ему и самому было странно, какая широкая, легко растяжимая была его жизнь. В ней находилось место и для Лили с ее непослушными прядками густых черных волос, с нежными, пахнущими жвачкой поцелуями. И место для сумрачных друзей-приятелей с тусы.
9
– Ты уволена.
– Что?.. – Ольга смотрела на начальника – или теперь его нужно называть бывшим начальником? – и смысл сказанного никак не доходил до сознания.
Рубен, пожилой армянин, в общем-то неплохой человек, не раз выручавший ее деньгами, уставился в угол прилавка, чтобы только не смотреть Ольге в глаза.
– Но почему? Что я сделала не так?
Она чувствовала, что вот теперь уже точно летит в пропасть. Сначала брошена, теперь уволена. Один к одному.
Она проработала в этом магазинчике уже бог знает сколько лет. Сначала думала, что это временная работа, на первую пору – перекантоваться, поступить в институт… а дальше ждала художественная карьера, осмысленная, полная творческих свершений жизнь… В середине девяностых магазинчик принадлежал предшественнику Рубена Вахе. Ваха тоже был по-своему неплох, хотя иногда норовил распустить руки и прижать кого-нибудь из молоденьких продавщиц в углу. Оксана, Ольгина сменщица, всегда хихикала и отшучивалась, а Ольга вырывалась, и Ваха вскоре понял, что лезть к ней бесполезно, и лишь по привычке да из природной общительности нет-нет, да и норовил хлопнуть девушку по бедру или ущипнуть за щечку.
Поэтому, когда вместо еще молодого Вахи появился новый начальник – седой, коренастый Рубен с замкнутым непроницаемым лицом, – Ольга была рада. У нового начальства оказались свои привычки. Вначале он плотно натянул узду, постоянно приходил с проверками и ужасно сердился, если заставал продавщиц без дела.
– Товар разберите, в кладовке наведите порядок, если уж совсем делать нечего, – пенял он.
И не дай бог опоздать или уйти на три минуты раньше – обязательно узнает. Оксана не выдержала и сбежала, тем более как раз в это время перед ней засияли новые возможности, а Ольга осталась. И постепенно они с Рубеном сработались, между ними возникло определенное доверие. Он охотно взял ее назад после двухгодичного декрета. Ольга знала, что получит деньги в срок, а если понадобится, то и раньше, Рубен знал, что не будет обманут и обворован, за много лет убедившись в кристальной честности своей продавщицы.
И вот теперь…
– Почему? – повторила Ольга со дна своей пропасти.
Рубен отвернулся, засопел, теребя что-то в руках.
– Не в тебе дело, – наконец буркнул он. – Велели мне тебя уволить, и все. Мне неприятности не нужны. Возьми на первое время…
Предмет, который он держал, перекочевал в Ольгины руки и на поверку оказался белым заклеенным конвертом, в котором, очевидно, были купюры.
Она взяла конверт машинально, все еще не в силах понять, что же происходит.
– Кто велел? Почему?..
– Ступай, – устало махнул рукой Рубен. – Не мое дело, я не спрашивал. У меня у самого семья…
У него семья, а Ольга, выходит, одна? Ей о сыне заботиться не надо?
«Ведь говорила, что, если что, в уборщицы пойду, – мелькнула в голове непрошеная мысль, – и вот – напророчила…»
– И сегодня отработать не надо? – спросила она, надеясь непонятно на что.
Рубен не сказал ничего, но его широкая ссутулившаяся спина являлась достаточным и вполне понятным ответом.
Внезапно она разозлилась. Конечно, этот в общем-то чужой человек не должен защищать ее, но хотя бы предупредить, хотя бы сделать один шаг навстречу…
– Здоровья тебе и процветания твоему бизнесу, Рубен, – сухо бросила она. – И спасибо за деньги. Не откажусь.
Ольга зашла в подсобку, переобулась в сапоги, сунула в мусорную корзину сменные туфли – это была жирная точка, к тому же стоптанные старые лодочки, которые Оля не один год таскала на работе, все равно никуда не годились.
Тем временем взгляд уперся в пуховик. Тоже далеко не новый и вообще бабский. Ольга усмехнулась. Как раз думала сменить его со следующей зарплаты. А теперь зарплаты не будет. Как и денег. Как и перспектив. И куда идти без образования? Может, подъезды мыть?
Дверь захлопнулась, навсегда отсекая прошлое. За спиной оставалась хоть плохонькая, но стабильность. Впереди – пустота, неизвестность.
В воздухе кружились большие мохнатые хлопья. Падал снег. Первый снег в этом году. Очень рано и вместе с тем весьма вовремя. Так сказать, как раз к душевному состоянию. Ольге казалось, что она сама оледенела, покрылась толстой ледяной коркой, сквозь которую и смотрела теперь на мир – словно бы отстраненно. Спина – выпрямлена, лицо бесстрастно, походка ровна и спокойна. Она подумала: если враги наблюдают за ней, ей удастся не доставить им радости победы. Пусть никто не увидит больше ни слез, ни боли на ее лице. Хватит, наплакалась.
