Архитектор Кондаков украсил себя широкими цветными подтяжками: одна подтяжка лиловая, а другая – розовая. Вот его уж точно ни с кем не спутаешь: личность! Лидер оппозиции господин Пиганов, спортивный мужчина, был облачен в строгий костюм цвета крем-брюле, но упаковал свои ноги в остроносые ботинки желтого цвета. Подумать только – желтые ботинки! Но оппозиционер мог себе такое позволить. Директор радиостанции «Эхо Москвы» отличался от прочих гостей тем, что принципиально не носил пиджака, он гулял по залу в просторной клетчатой рубахе навыпуск. Вроде бы прием у посла, галстук положен – а он вот так, запросто. И всякий, едва взглянув на него, понимал, что человек это оригинальный, с собственным стилем в жизни. Директор музея Эрмитаж, академик и педант, – вон он, в глубине зала фуагра кушает, – носил поверх пиджака длинный белый шарф, наброшенный на плечи. Казалось бы, в комнате тепло, к чему шарф, ведь академик не лыжник? Так бы подумал иной невежественный человек. Но дело в том, что таким
вот оригинальным штрихом (белый шарф или рубашка в крупную клетку) состоявшийся индивид отделял себя от толпы. Каждый был здесь уникальной личностью, и туалеты подчеркивали это обстоятельство.
Серость недолговечна, мы это знаем теперь, похоронив коммунизм и уравниловку.
Однако почему мы вспоминаем Ленина? Призрак бродит по Европе, как точно сказано!
– Вампир жив, – пошутил Чичерин. – Ночами ищет жертву.
– Напрасно смеетесь. – Панчиков глазами указал на своего недавнего собеседника, бледного, словно кровь из него вампир высосал. Панчиков даже вообразил себе сцену, как мертвый Ленин, восставший из склепа, кусает граждан в шею и сосет кровь. – Вампиры существуют.
Серый, похожий на вампира человек, скривился и опрокинул в себя рюмку сотерна; вероятно, ждал, что это крепкий напиток, и бледное лицо его выразило недоумение.
Он не опасен, он просто вульгарный провинциал, подумал Панчиков.
«Как вы сюда попали?» – вопрос вертелся на языке, но задать такой вопрос Панчиков счел невежливым, спросил иначе:
– Что вас привело на сегодняшнюю встречу?
– Позвали, – и серый человек махнул рукой в ту сторону, где чиновники Министерства иностранных дел поднимали тосты.
Панчиков оценил ситуацию. Вероятно, столичный чиновник захватил с собой коллегу из провинции, решил показать дикарю шик метрополии. Вернется дикарь в Тмутаракань – на год рассказов хватит: в таком месте отужинал! А вот посол напрасно разрешает приводить дикарей на приемы.
Панчиков поискал глазами посла: надо будет высказать претензию. Посол встретился глазами с Панчиковым, растерянно развел руками – мол, виноват! Панчиков покачал головой: дескать, устроили тут проходной двор!
– Надеюсь, вам здешняя еда понравится, – сказал Панчиков провинциалу и добавил: – Вижу, любите сотерн.
Серый человек подозрительно посмотрел на свою рюмку.
– Сотерн?
– Так вино называется.
– Вкусное, – и вампир протянул рюмку официанту. – Еще налейте, а?
3
– Сладкое вино, – поделился наблюдениями провинциал, – а я думал, сладкое только на десерт дают… Ну, вы-то, конечно, знаете все тонкости…
Панчиков и Чичерин ничего не ответили, отвернулись, но провинциалы – надоедливые люди, так просто не отстанут.
– Скажите, а вы правда адвокат? – спросил серый человек у Чичерина.
Другой бы понял, что с ним говорить не хотят, постыдился бы навязывать свое общество. Этот же субъект назойливо обращал на себя внимание.
– Вы в самом деле адвокат?
Вся Москва знает адвоката Чичерина. Труднейшие дела вел адвокат, головоломные комбинации прокручивал, способствуя разделу имущества супругов Семихатовых: он – банкир, она – владеет гостиницами. Однако не бракоразводными процессами составил адвокат свою славу, но бескомпромиссным служением демократии. Именно Чичерин отстаивал права опального олигарха, нашедшего убежище в Лондоне; доводилось ему схлестнуться с властью, выйти один на один с Левиафаном.
– Весьма известный адвокат. – Панчиков взял труд ответить, а Чичерин улыбнулся.
– Повезло, что нас рядом посадили! – обрадовался провинциал и тут же себя поправил: – Слово «посадили» звучит нелепо. Нас бы с вами в одну камеру не поместили, наверное… – и засмеялся неприятным смехом.
Ну и шутки в провинциях. Адвокат и предприниматель переглянулись: пригласить, может быть, распорядителя? А провинциал продолжил:
– Известный адвокат, надо же! Значит, спор с правовой точки зрения решите.
– Простите?
– Не следует принимать на веру обвинение, не подтвержденное фактами, правильно? Что значит «пломбированный вагон»? Вы как себе пломбы представляете?
Панчиков, несмотря на раздражение, должен был признать, что провинциал прав: термин туманный. Что, двери в вагоне опечатаны сургучной печатью были? Ну, говорится так – «пломбированный вагон», надо ли к словам придираться? Все отлично понимают, что имеется в виду. Значит, ехали большевики в специальных условиях, без досмотра. Это Панчиков сдержанно и объяснил.
– Теперь понятно?
– Но ведь поездов было три – и все с политическими эмигрантами. От Временного правительства вышла амнистия политическим беженцам. Все шпионы? Во всех вагонах сургучные печати? – Где-то нарыл он сведения про три поезда, буквоед из глубинки.
– Не всем пассажирам германское правительство платило деньги, – с улыбкой заметил адвокат.
– Вы видели копии банковских переводов? – не унимался провинциал.
– Большевики избавились от улик.
– У власти был Керенский, распоряжений заметать большевистские следы не давал. Он следы искал.
– Все просто, – сказал Панчиков, – германскому командованию выгодно посеять смуту в армии врага. Большевиков ввозят в Россию – забрасывают шпионов в тыл противнику. Снабжают деньгами.
– Значит, большевики были шпионами?
– Это очевидно.
Прилипчивый, как репей, провинциал. Губы тонкие, как у всех скрытных людей. Близко посаженные глаза – признак ограниченности и назойливости; такие спорят часами – им в провинциях заняться нечем.
– Получается, что в тридцать седьмом сажали за дело.
Есть в истории страницы, на которые взглянуть без содрогания нельзя.
– Тридцать седьмой год – позор России, – сдержанно сказал Панчиков.
– Вы сами только что сказали, что Германия заслала шпионов. Вот их в тридцать седьмом и разоблачили. Бухарин – германский шпион. И Троцкий. И Карл Радек. Он даже признался.
Панчиков давно не участвовал в дискуссиях на тему октябрьского переворота. В студенческие годы был спорщиком, но чего же вы хотите от крупного бизнесмена – появились иные дела. Обыкновенно Панчиков говорил собеседнику так: «Доведись мне с вами полемизировать году в семидесятом, я бы вас по стенке размазал своими доводами. А сейчас, простите, времени нет». Россия большевистская была невыносимым государством. Он уехал в Америку тридцать лет назад, с трудом вырвался, – а вернулся обеспеченным человеком, с опытом жизни в свободном мире. Вернулся, чтобы помочь построить заново демократическую Россию – так он всем говорил. Десятилетия тоталитаризма изменили ментальность граждан, разрушили культурный генофонд. Надо ли опять спорить о Лубянке и Ленине? Видимо, надо.
