— Мы всем рады, — произнесла Регина Петровна и прикурила от уголька козью ножку, держа ее за перегиб, как трубку. Хотела что-то добавить, но закашлялась.
Демьян радостно захохотал.
— Дерет, а? — вскрикивал удовлетворенно. — Это не ваше городское баловство! Самосадик-горлодер! Сам рубил! Во как!
Он достал из кармана лист газетки, оторвал половинку и отсыпал из кисета горсть буроватой крупнозернистой махры.
— Пользуйся, — протянул воспитательнице. — Дымить будешь! Когда скучно станет!
Ребятам на прощание руку пожал.
— А вы энто… Поете-то, как артисты… Да… Я уморился, как хохотал! В клубе, в колхозе… — И вдруг другим тоном, насупившись. — А Верку жалко.
Проковылял к телеге, бочком, так было ему ловчей, присел на край, кепчонку на лысину нахлобучил и причмокнул на лошадь, та сразу пошла. Уехал, не обернувшись и будто не интересуясь ничем и никем.
Легкая пыль висела долго над дорогой, ее золотило заходящее солнце.
23
Регина Петровна поселилась с мужичками в домике. Как-то они ухитрились все трое спать на одной кровати. Кузьменышам постелили на полу, но они отказались. Тесно там и душно. Бросили ломкого, но приятно пахнущего камыша в углу под навесом и на нем устроили лежбище. Стены навеса были сплетены из того же самого камыша, только сухого. По ночам он поскрипывал.
Первым делом они разыскали тростник, который лысый Демьян называл сахарным. Всех угостили, и Регину Петровну, и мужичков. Ели, пока он вдруг не кончился. Вкусный тростник придумали в хозяйстве, жуй да плюй, весь день бы так.
Виноград тоже нашли. Он стелился по земле, и под плетями, если их приподнять, можно было обнаружить буроватые грозди, вывалянные в земле.
Сашка сорвал, попробовал на язык, скривился.
— Челюсть вывихнешь! Кислятина!
Но Регина Петровна была иного мнения. Она попросила набрать ягод побольше, сколько влезет в корзинку.
Тут же, на глазах ребят, вывалила гроздья в таз, помыла и стала давить булыжником. Потек мутный сок. Попробовали братья пальцем и на язык: скулу воротит.
Регина Петровна слила сок в бутыль, закрыла крышкой, а бутыль в погребок поставила.
— Вино для праздника будет, — сказала.
— А какой такой праздник? — поинтересовались братья.
— Не знаю, — сказала она. — Какой-нибудь придумаем!
— А праздники разве придумывают? — спросил Сашка. — Я считал, что они сами наступают.
— Иногда наступают… А иногда… — Воспитательница посмотрела пристально на братьев, поинтересовалась: — Вы когда родились-то?
— Чево? — в голос спросили братья. Они не поняли вопроса.
— День рождения у вас когда?
Братья переглянулись и вновь уставились на воспитательницу.
— День? Почему день? А если мы ночью родились? Или утром?
— Ну, конечно, — произнесла она с улыбкой. — У всех, всех на свете — даже у коров, и телят, и коз — есть свое число, когда они родились, и месяц, и год… У вас тоже есть. Только вы его забыли, правда?
Колька вздохнул и посмотрел на Сашку. У того мозги крепче. Пусть он вспоминает.
Если бы спросили, сколько банок джема, к примеру, в заначке, Колька бы сказал. А это…
Но Сашка тоже молчал.
— А мы сами придумаем число, — сказала Регина Петровна. — И будет у нас праздник! Ну? Колька тупо спросил:
— Это когда?
Регина Петровна что-то посчитала про себя, шевеля губами.
— Ну, скажем, через недельку. Семнадцатого октября. Устроит?
— Не знаю, — сказал Колька. И Сашка сказал: «Не знаю».
— А уедем когда? — поинтересовался Колька.
— Куда? Уедем?
— Куда-нибудь.
— А вам тут не нравится? — спросила Регина Петровна, обращаясь теперь к Сашке.
Тот помялся.
Про себя подумал. Тут — нравится… Нам там — не нравится…
Ему представилось, что Портфельчик оставит их тут навсегда. В школу ходить не надо, научатся, как Демьян, козьи ножки крутить, махру рубить, косить траву, жрать тростник.
А потом кто-нибудь из них женится на Регине Петровне и будет мужичков кашей кормить. Впрочем, нет, мужички тоже, наверное, вырастут. Они стадо пасти будут.
— Ладно, — сказала Регина Петровна. — Справим день рождения, а там решим. Согласны?
Ее голос, теплая ласка умиротворили братьев. Они согласились ждать. До праздника. А в праздник, это они уже знали по опыту: позовут в столовку, по одному сухарику дадут и жмень семечек в придачу. И катись подальше… Колбаской до самой Спасской!
Если бы братья захотели придумать праздник, то они и сами бы придумали. Вон, у Сашки голова оборотистая, он сколь хочешь этих праздников сочинит! И не надо там никакие рождения придумывать.
А может, это все сказки, что безродные — колонисты да детдомовцы — рождаются? Может, они сами по себе заводятся, как блохи, скажем, как вши или клопы в худом доме. Нет их, нет, а потом, глядишь, в какой-то щели появились! Копошатся, жучки эдакие, и по рожам немытым видно, по движениям особенным хватательным: ба! Да это наш брат беспризорный на белый свет выполз! От него, говорят, вся зараза, от него и моль, и мор, чесотка всякая… И так в стране продуктов не хватает, а преступность растет и растет. Пора его, родного, персидским порошком, да перетрумом, да керосинчиком, как таракашек, морить! А тех, что попрожорливее, — раз, и на Кавказ, да еще дустом или клопомором рельсы за поездом посыпать, чтобы памяти не осталось. Вот, глядишь, и не стало. И всем спокойно. Так на совести гладко. Из ничего вышли, в ничего ушли. Какое уж там рождение! Господи!
Все перетерпели в жизни братья. И уж день рождения как-нибудь перетерпят. Не такие трудности переживали! Да и когда это будет еще!
Но вот странно, это в колонии время медленно шло. Там слоняешься, ждешь, когда тебя накормят. А тут дни мелькали, как вагоны поезда, который летит мимо.
А все потому, что Кузьменыши занялись делом.
По очереди ходили они под гору, к родничку, воду таскали для хозяйства. Там и умыться можно. Но этого братья откровенно не любили. Да и вредно холодной водой умываться. Кожа стирается, одежда намокает.
И вообще: ни к чему.
Стадо гонять на луг тоже их забота. А вот коров доить им Регина Петровна не разрешила. Тайком попробовали, не вышло. Как дала корова ногой по бадейке… спасибо не по башке!
Коров звали Зорька и Машка. Так Демьян научил.
Зорька крутобокая, бурая, незлобивая. Ее-то братья и пробовали доить. А Машка худющая, в черных и белых пятнах, стервозная и капризная. К ней не подступись. Потом-то попривыкла, стала подпускать к себе воспитательницу, Сашку, даже мужичков, но настороженно, с оглядкой. Лишь Кольку не терпела. Как издалека завидит, шею вытянет, мокрый нос в его сторону повернет и нюхает. А если он захочет приблизиться, начинает копытом передним бить, рога в землю наставит, мычит. Ругается, значит.
