Брал «пыточную команду» Никифор, ударом ноги сорвав с петель дверь кабинета. Оперуполномоченные имели хорошую реакцию и пытались сопротивляться, однако были в течение секунды обезоружены и скручены. Досталось и подполковнику Глинищеву, вызвавшему на подмогу подразделение спецназа и пытавшемуся выдворить бойцов «Тайфуна» из территории здания МВД. Он был в ярости, понимая, что теряет не только погоны, но и свободу, и пообещал «добиться справедливости на самом верху, вернуться и устроить операм «Тайфуна» сладкую жизнь. Но не преуспел. В ходе дальнейшего следствия выяснилось, что инспекторы ГИБДД Николаев и Абраменко действительно не виноваты в краже трактора, а сотрудники угрозыска действительно пытали людей. Причем не ради удовольствия. Как оказалось, для значительной части сотрудников, жаждущих раскрыть преступление любой ценой, пытки – просто необходимый элемент в работе. Как сказал потом судья Верховного суда республики на процесс:
– Воспитанные на лучших образцах отечественной и зарубежной детективной литературы, в которых действуют умные и проницательные сыщики, мы сегодня должны с горечью признать: часть российских детективов – это не Холмсы, не Мегрэ, не майоры Пронины, не Знатоки и не Шараповы. Это люди с извращенными представлениями о чувстве долга, с низким уровнем профессионализма, которых необходимо учить и воспитывать…
– Мочить их надо! – пробормотал Никифор, вспомнив этот случай. – Горбатого только могила исправит…
В комнату тихо постучали. Робко вошла мама.
В отличие от сына, вымахавшего чуть ли не под два метра, Валентина Ивановна была небольшого роста, худенькая, тихая, с вечным сомнением в больших карих глазах. Впрочем, отец Никифора тоже не отличался ростом и богатырским сложением, и мама говорила, что ее дети пошли в дядьев по линии бабки Станиславы – Ивана и Василия, славившихся статью, силой и выносливостью. Нельзя сказать, что Никифор выглядел атлетом с мускулами, накачанными в зале для бодибилдинга, однако мышцы у него тоже были стальными, пальцами он мог ломать монеты, а фигура, сухая и жилистая, говорила о взрывной энергии, способной выплескиваться в нужные моменты и преодолевать любые преграды.
– Что ты все дома да дома, сынок, – мягко проговорила Валентина Ивановна. – Сходил бы куда, в театр или в кафе. Вова тебе звонил, спрашивал, когда приедешь, Люда заходила. Позвони, она тут же примчится.
Никифор улыбнулся.
– Она-то прибежит, да мне от этого радости мало. Не люблю я ее, мама. Хотя ты права, надо развеяться. Пойду погуляю по Арбату, давно там не был.
– Вот и хорошо, погуляй, – обрадовалась мать. – Только допоздна не задерживайся, волноваться буду. Ты у меня один остался.
На глаза матери набежали слезы, она промокнула их платочком, и Никифор, переживая волну нежности и вины, обнял мать, прижался губами к ее рано поседевшим волосам.
В начале шестого он вышел из дома в светло-сером летнем костюме и рубашке-апаш салатового цвета. Особого плана не было. Хотелось просто пройтись по старым улочкам Москвы, подышать весенним воздухом и поглядеть на самодеятельных артистов и художников, заселивших Старый Арбат. Однако, повернув с Сивцева Вражка, где располагалась квартира Хмелей, на Староконюшенный, Никифор вдруг решил зайти сначала в церковь, поставить свечку за упокой души брата, которому в этот день исполнилось бы тридцать лет.
Идти было недалеко. В квартале от дома, в Гагаринском переулке, стояла церковь святого Власия, где родители крестили Никифора, а вообще это был старый посадский храм во имя Преображения Господня с двухпридельной трапезной и колокольней, построенный в семнадцатом веке и достраиваемый в восемнадцатом и девятнадцатом. Никифор бывал здесь редко, не будучи верующим, и лишь для поминовения брата и своих погибших товарищей.
Церковь была открыта. Никифор вошел в полутемное прохладное помещение, купил свечи, поставил в чашу перед изображением какого-то святого, перекрестился. Подошла женщина в черном платье и платке, тоже поставила свечи. Никифор невольно обратил на нее внимание: женщина была молодая и красивая, смуглолицая и черноглазая. Ингушка, пришло почему-то на ум капитану. Интересно, что она делает в православной церкви?
Женщина отошла, и он тут же забыл о ней. Постояв несколько минут в шепчущей печальной тишине храма, вышел, невольно вздохнув с облегчением. Обстановка внутри церкви всегда действовала на него угнетающе.
Солнце уже опустилось за дома, но до вечера было еще достаточно времени, чтобы успеть побродить по улицам города, и Хмель неторопливо побрел по переулкам Староконюшенной слободы к Арбату, прикидывая, что он будет делать вечером и не позвонить ли ему действительно Людмиле.
Ранневечерний Арбат представлял собой своеобразную галерею самодеятельных искусств, музей, подиум, театр и рынок одновременно. Здесь рисовали портреты гуляющих, продавали картины, сувениры, безделушки, косметику, игрушки, мороженое, выступали клоуны, самодеятельные хоры и ансамбли, бренчал на гитаре «ковбой», мальчики и девочки танцевали и пели, и весь этот возбуждающий шум действовал на людей не хуже глотка вина.
Никифор остановился у лотка с деревянными куклами, сделанными с удивительным изяществом. Здесь был представлен чуть ли не весь пантеон русского фольклора: лешие и домовые, русалки и болотницы, Баба Яга и Кощей Бессмертный, хлопотун, перебаечник, Мор-баба, жихарь, боровик и другие, названий которых Никифор не знал. Продавец – пожилой мужчина с лысиной и седыми бакенбардами с улыбкой посмотрел на него.
– Интересуетесь?
– Смотрю, – сказал капитан. – Как живые! Сами делаете?
– А они и есть живые, – кивнул кукольник. – Уж почитай полста годков куклы вырезаю. Вот матрешки тож. Вы знаете, молодой человек, что такое русская матрешка? В ней кроется глубочайший смысл. Это слово – матрешка – искаженное «матрица», основа вселенной, можно сказать, а также ма-трешка, то есть Мать Мира тройная. Или вот этот скоморох. Чем не прародитель наш? Вишь, смеется, лукавец?
Никифор повертел в руках скомороха, и ему показалось, что игрушка подмигнула ему.
– Хорошая работа. И много удается заработать на куклах-то?
Старик погрустнел.
– Покупают, конешное дело, но мало, сынок. Мои куклы особенные, не хотят со мной расставаться. Поверишь ли, продал одному молодому луговую невесту – у того машина сломалась, гараж загорелся. Ишо один богатей на Мор-бабу глаз положил. Я его предупредил, чтоб, значит, ухаживал за ней, кормить не забывал, он посмеялся, а через два дня примчался бледный, куклу вернул. Две ночи, говорит, не спал, душил его кто-то.
Никифор засмеялся.
– Это он просто налоги не заплатил.
Усмехнулся и старик.
– Может, и так. У бедного одна забота, у богатого много. Выбирай, что душе угодно, почти задаром отдам.
Никифор поколебался немного, разглядывая куклы, потом взял в руки куклу, похожую на еловую шишку, но – вырезанную с большим искусством из дерева. У нее была большая голова с растрепанными волосами, хорошо видимые ручки и ножки, а лицо было хитрое, но доброе, готовое, казалось, вот-вот расплыться в улыбке.
