VI
Капитан Нестерович сидел в своем вагончике, в душном спертом тепле, прущем от черной киловаттной трамвайной печки, и страдал от чесотки, подцепленной при разборе вещей захваченных и убитых боевиков. Ноющая боль в сломанных ребрах и поврежденном легком, рвущий грудь кашель не шли ни в какое сравнение с обжигающим зудом по всему телу.
Собственный вагончик был большой роскошью и полагался ему по специфике работы. Бойцы московского отряда “Альфа” — на арго “алфавиты” — жили в таких по восемь человек и поначалу относились к обитателю собственных апартаментов с угрюмой сдержанностью. Лед был сломан после того, как Нестерович за две недели наладил оперативную работу и вскрыл информатора, оповещавшего “чебуреков” о выходах спецподразделений на задания. Отряд базировался на позициях мотострелкового полка — и начальник продсклада регулярно зажигал на один прожектор меньше в тот вечер, когда “алфавиты” брали питание сухим пайком. Доказательств предательства прапорщика не имелось, поэтому командиры спецназа, не говоря ни слова своим бойцам, просто “отоварили” жадного прапорюгу позади столовки до полусмерти, а Нестеровича приблизительно до такого же состояния упоили спиртом. Прапора командир полка отправил от греха подальше в госпиталь, на военно-врачебную комиссию для получения инвалидности, списав побои на неизвестных хулиганов и матерно объяснив, насколько легко тот отделался.
С тех пор отдельный вагончик, стоящий особняком, с темным крыльцом в чистое поле, перечеркнутое забором из колючей проволоки, стал предметом уважения. Волчары спецподразделения теперь не насмехались над ковриком у входа, вытирали ноги, без возражения осторожно стучали пудовыми кулачищами в хлипкую дверь, прежде чем ввалиться, и не обижались, когда Нестерович просил их заглянуть попозже. Со своей стороны, питерский опер проявил знак доброй воли и принял на хранение неприкосновенный запас выпивки, еды, медикаментов и снаряжения. Ящики и мешки заняли половину жизненного пространства. Спецназ давно уже не уповал на государственное обеспечение. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих... Даже новые бронежилеты заказывали на свои.
Но тут Нестеровичу повезло — его новенький бронежилет был подарен ему соседом по дому.
А дело было так. Как-то, около года назад, у себя во дворе капитан спас жизнь одному чудаку: возвращаясь поздно вечером домой, он заметил позади детской площадки, около гаражей, группу крепких парней, окруживших плотным кольцом невысокого мужчину в светлом костюме. Нестерович быстро направился к ним и успел заметить, как в руке у одного из крепышей тускло сверкнуло лезвие ножа. Не раздумывая ни секунды, капитан бросился на обладателя ножа и одним ударом вырубил его. Остальные разбежались сами, и с ними вместе, правда, в другую сторону, почему-то удрал и человек в костюме. Нестерович уже было забыл о происшествии, но через месяц этот мужчина отыскал своего спасителя. Он оказался генеральным директором крупной швейной фабрики, а в прошлом — одним из лучших портных города. Узнав от капитана, что тот работает на Литейном, 4 и иногда “путешествует” по Чечне, директор отблагодарил Нестеровича так: собственноручно сшил ему по спецзаказу лучший, как он уверял, броник в Питере — легкий, удобный и прочный.
Такой вот новый броник и спас жизнь капитану Нестеровичу, когда тот напросился стрелком на спецоперацию взамен загрипповавшего бойца. Поначалу все шло неплохо, Нестерович с честью выдержал ночной переход, видел бой и даже сам пострелял куда-то в темноту, крепко помня напутствие старшего группы:
— Чечей мы сами замочим. Ты, главное, нас не перебей.
Последовавшее затем преследование уходящей кучки боевиков Нестерович вспоминал как страшный кошмар. Группа неслась без остановки по горным склонам в пятьдесят градусов крутизной, прыгая в предрассветной полутьме через поваленные стволы деревьев, продираясь сквозь заснеженный кустарник... Боевики, невидимые впереди, драпали без передышки час, и другой, — вверх и вниз, и снова вверх... Расстояние между ними и спецназом неумолимо сокращалось, уже стали слышны гортанные голоса, — и так же неумолимо росло расстояние между группой и издыхающим капитаном Нестеровичем. Никто не собирался ему помогать, да он и не принял бы помощи. Не тот расклад. Не на тренировке.
Когда бандитов удалось блокировать на взгорке и завязалась перестрелка, Нестерович уже ни на что не был годен. Тут-то, на подходе к месту боя, замешкавшись, он и схлопотал пулю из автомата в спину — метров со ста, не больше. Удар был страшный — точно автомобилем сбило. Бронежилет прогнулся, ребра треснули. Нестеровича швырнуло лицом оземь так, что он едва не потерял сознание. Рот наполнился кровью.
Кое-как повернувшись лицом в сторону боя, капитан подтянул за ремень автомат, но стрелять уже не мог — от каждого движения темнело в глазах. Всевидящий старший, точно у него были глаза на затылке, закричал впереди:
— Питерца ранили! Мать твою перемать!..
И спецназ, не мудрствуя, торопливо засыпал позицию боевиков гранатами из подствольников. После третьего залпа ответный огонь стих.
Висел туман. Вертушки не летали. Поспешно прочесав горушку, сосчитали убитых, собрали документы, выдрали затворы из бандитских стволов, чтобы по пути спустить в расселины, рассыпали чеченские боеприпасы и расстреляли рацию. Старший, забросив автомат за спину, сказал:
— Ну — терпи, Питер. Сам напросился! — схватил взвывшего от боли Нестеровича на руки, как ребенка, и помчался с ним вниз, прыгая так же ловко, как будто бежал налегке.
Они несли его на руках всю обратную дорогу, время от времени осторожно передавая друг другу. Дурея от боли, оперативник изумлялся выносливости и силе бойцов. “Вот это машины”, — то и дело думалось ему.
Как они вымотались, стало видно только тогда, когда старший вдруг оступился на ровном месте и упал, растянувшись во весь двухметровый рост. Случилось это уже у дороги, где их ждала вызванная по рации группа поддержки на броне. Они с трудом, пошатываясь, забирались в БТР. Не жаловались и не ругались. Молчали.
За это задание командир отряда поставил Нестеровичу “трудодень” — галочку в журнале учета боевых выходов. Дни, проведенные на базе, боевыми не считались и соответственно не оплачивались. В России очень экономное правительство...
Теперь капитан лечился, продолжал вести оперативную работу и собирал рассказы о похождениях и подвигах “алфавитов”, надеясь когда-нибудь написать книгу о них. Рассказы он делил на смешные и страшные. Смешных почему-то было больше. В незамысловатой передаче спецназовцев все переделки выглядели сплошной хохмой, нарочно придуманной для их развлечения. Кроме тех случаев, когда кто-нибудь из них погибал.
Беспрестанно почесываясь то одной рукой, то другой, то обеими вместе, Нестерович за маленьким шатким столиком, сооруженным из двух пустых ящиков, писал полное приветов и благодарностей письмо майору Дмитриеву в Питер. Утром он получил посылку от ребят из отдела, с которой пришло его спасение от безжалостного чесоточного клеща, — три тюбика бензилбензоатовой мази. Посылку принес ему из штаба его делопроизводитель — ефрейтор Загинайло, мрачный, длинный и тощий, как богомол. Загинайло делал в слове “майор” три ошибки, но все прочие поручения Нестеровича исполнял ревностно, толково, а главное, умел держать язык за зубами. За свое безопасное место ефрейтор цеплялся руками и ногами, считая главной задачей каждого разумного человека на этой войне выживание. И Нестеровичу нечего было ему возразить. Это не была народная война. Это была война государства, прислуживающего нефтяным баронам. Неграмотный Загинайло из забытой Богом деревни Морквино понимал это так же ясно, как и интеллигентный выпускник питерского матмеха. Но, как принято говорить в России, кто-то же должен...
