Рано утром (дядя вставал до зари) я заявил ему о своем
намерении.
— Что ж, поезжай, — сказал он.
— Только на какой же? — спросил я.
— Этого я уж не знаю.
Я запнулся. Дядя всегда любил такую манеру разговаривать.
— Я на чалой поеду, — наконец выговорил я.
— На чалой я поеду, — ответил дядя.
— Значит, на «лысой кобыле»?
— Я поеду парой, а ты знаешь, что разъездных лошадей
весной у меня только две.
— Ну как же быть-то?
Дядя улыбнулся.
— Ну как же быть-то? — повторил и он. —
Значит, надо ехать со мной.
«Ехать с дядей!» — уж одно это огорчило меня. Но делать было
нечего. Я поскорее собрался, потому что дядя не стал бы ждать ни минуты, и
через полчаса мы уже ехали в город, сидя вдвоем на телеге, высоко наваленной
соломой.
Не стану подробно описывать наше путешествие, жаркое,
знойное утро, облака густой пыли на большой дороге и несносно медленное
движение за обозом, который мы нагнали. Обоз был очень длинный, и дядя,
любивший всегда медленную езду, не стал объезжать его. Пахнущие дегтем телеги
были тяжело навалены кулями муки и запряжены седловатыми, огромными, но
ленивыми меринами. Возчики, сидя на грядках, дремали, и казалось, что им
совершенно безразлично, когда они доберутся до города. Только на одной телеге
сидел мещанин, похожий на борзую собаку, и всю дорогу ругался со стариком,
ехавшим сзади. Но старик, сутуловатый, толстый, с маленькими глазками и
громадной рыжею бородой, по-видимому, ругаться умел очень плохо, и брань
выходила вялая, так что не разгоняла скуки.
— Посмотрим, долго ли ты продержишься у
самого-то, — говорил мещанин, выплевывая подсолнухи и болтая
ногами. — Посмотрим!
— Небось! — отвечал старик злобно и хрипло. —
Небось! Уж если тебя, мошенника, держат…
— Меня-то будут держать! — перебивал мещанин.
— Все этаких чертей держат, — возражал старик.
— «Чертей», — передразнивал мещанин гнусливо, —
«чертей»! Слезь, дьявол, высморкайся! Загундосил.
— Сам высморкайся! — повторял старик.
— Енот, дьявол! — не унимался мещанин.
Старик страшно обижался, вскакивал и кричал:
— Я не енот, а крещеный человек! Ты сам енот!
Но мещанин опять перебивал его…
Часов в десять утра (до города было верст двенадцать) мы,
наконец, добрались и остановились на постоялом дворе.
Дорога, впрочем, не произвела на меня особенно неприятного
впечатления. Думая, что часа через два я буду видеть Сашу, грациозную,
веселенькую Сашу, я мало обращал внимания на все неудобства и на неприятности
дороги. Но на постоялом дворе дело пошло хуже. Еще въезжая в ворота, дядя
заметил, что под навесом на телеге лежит прекрасно отпоенный теленок, и сейчас
же закричал его хозяину, сидевшему тут же:
— Дядя, что это привез продавать — бычка или телушку?
— Да, — флегматично ответил мужик.
Дядя после этого замолчал и, когда мы слезли с телеги,
неизвестно куда скрылся. Я уже успел надеть воротнички (прифрантился) —
его все нет. Я бросился, наконец, искать. Забежал в комнаты, где несносно
заливалась канарейка, посмотрел еще кое-где — нету. Иду к телеге — навстречу
мне дядя, а за ним мужик тащит к нам теленка.
— Купил теленка, — сказал мне дядя. — Ты тут
посиди около него, а я схожу кое-что купить.
Меня даже в жар бросило.
— Как? Теленка караулить? — чуть не со слезами
возопил я. — Что ж это такое?
— Что ж тут такого? — перебил дядя строго. —
Конечно, караулить, — утащить могут. А сходить ты еще успеешь, я сейчас
приду. Значит, посидеть можно. Если же неприятно — не ехал бы. Да и не поедешь
уж отсюда — пешком, брат, попрешь, если не посидишь. Понял?
Что тут было делать? Тогда мне казалось, что дядя так строг,
что легко может исполнить подобное обещание. Чуть не со слезами уселся я около
проклятого теленка.
Жду… Проходит час — дяди нет. Телег наехало видимо-невидимо.
Под навесом пахнет навозом, жара, духота. Просто смерть моя! Теленок лежит как
околелый: глаза дурацкие, стеклянные, связанные задние ноги вытянуты, бока
вздулись.
«Хоть бы околел, анафема!» — думаю я с тоскою, поколачивая
его кулаками в бок. А обида, тоска все разрастаются.
Опять жду. Проходит еще час. В злобе, со слезами на глазах
я, наконец, вскакиваю с твердым намерением уйти и бросить теленка. В это время
показывается дядя. Сзади него мужик тащит новое колесо, мешок мелу, несколько
«подвой» (железные прутья для сохи) и еще что-то в кулечке.
Я бросился к дяде:
— Что же это, дядя, ты до сих пор?
— Заговорился с знакомым мещанином, — спокойно
ответил дядя, — да вот и опоздал. Нам пора бы теперь в дороге быть.
Поскорей запрягать надо.
— Как — запрягать? — едва мог я выговорить. —
А я-то?
— У меня дела посерьезней твоих, — отрезал
дядя. — Не забивай глупостями мне голову. Я все равно сейчас поеду, а за
книгами к Пете мы можем заехать.
Я прикусил губы чуть не до крови и побрел к калитке.
— Хорошо же! — вскрикнул я в порыве злобы и
отчаяния. — Хорошо же! Уйду, непременно уйду! — И, прислонившись к
калитке, я заплакал. Поплакав, я несколько успокоился! Я поглядел красными
глазами по пыльной улице и вдруг почувствовал, что мне уже нисколько не хочется
видеть Сашу. Теперь все равно свидание с нею не могло быть таким светлым
моментом. Мне казалось, что в душе у меня не осталось уже ни капли любви.
Я махнул рукой и, хмурясь, влез на телегу. Но, влезая, я подумал,
что все-таки не худо бы хотя на минутку поглядеть на Сашу, хоть попросить бы
писать мне… Мы тронулись.
— Я забегу хоть в женскую гимназию, — начал
я, — и скажу Саше, чтобы она передала Пете о грамматике. А он теперь еще в
классах.
— Так мы поедем туда, — сказал дядя.
— Да нет, мужская гимназия на другом конце города,
далеко.
— Ну все равно, — согласился дядя. Видимо, на него
нашел «добрый стих».
Доехав до угла, за которым была женская гимназия, я попросил
дядю остановиться и с бьющимся сердцем, одергивая блузу и поправляя воротнички,
побежал к гимназии.
В швейцарской я погляделся в зеркало и нашел себя
хорошеньким: должно быть, от слез и волнения лицо стало нежного цвета, на щеках
играл румянец, глаза светились темным блеском.
— Можно видеть, — робко спросил я у
швейцара, — ученицу третьего класса, Александру Брянцеву?
— Подождите пять минут, — сказал швейцар.
Я стал ждать. Мне стало снова весело и легко на душе. Про
то, что дядя ждал меня на углу, я и забыл думать.
