– Быстро вниз, – сквозь зубы приказал Сильверу Посейдон.
Лейтенант не заставил приказывать себе дважды. Изнемогая от досады, он побежал по ступеням.
Оба перелетели через пролом, образовавшийся в лестнице после залпа гранатомета, и устремились в коридор, избранный для побега Лютером. Немца нигде не было видно, но «Сирен» это не слишком заботило. Они раздобыли то, за чем их послали, а все остальное имело второстепенное и сугубо утилитарное значение.
По мере продвижения обратно к «подземному» ходу Посейдон с удовлетворением отмечал многочисленные трупы, раскинувшиеся в диких позах. Все было залито кровью, в воздухе стоял запах пороховой гари.
Ребята постарались на славу.
И причем все обошлось без потерь – не то что в ладожских водах, хотя там им противостоял куда более малочисленный противник. Каретников любил честные столкновения в открытую, лицом к лицу, а вот загадок в стиле Агаты Кристи, где не понять, кто друг, а кто враг, он не жаловал, будучи человеком действия.
Ему было немного совестно за то, что все это его стараниями будет приписано неизвестным бойцам, свалившимся как снег на голову. И даже чуть-чуть обидно. Ну что ж – твоя слава часто достается другим, и хорошо еще, что в данном случае она, похоже, достанется людям достойным.
Они с Сильвером бежали и слышали, как где-то далеко позади энергично выламывают входную дверь. Без шума и скандала все же не обошлось, но русские ни при чем, и это главное.
Остальные члены отряда в нетерпении ждали их у входа в лаз, уже нацепив акваланги и готовые пуститься в обратный путь. Посейдон и Сильвер, ни слова не говоря, стали быстро облачаться. Перед уходом Каретников спросил лишь об одном:
– Этот живчик... прыткий который... достали его?
Мина покачал головой:
– Словно растворился, шеф. Нигде его нет.
– Ну, даст Бог, еще свидимся. Уходим, ребята, все в ажуре.
Они вошли в воду в тот момент, когда в особняк ворвалась французская полиция. Одновременно отчалил и вертолет, унося на борту База, Намера и связанного по рукам и ногам Гладилина.
Оглушенный Нешер не успел уйти.
Он стоял, шатаясь и держась за то, что осталось от подоконника, когда двое дюжих молодцев добавили ему по хребту. Нешер снова упал, хотя и не отключился. В глазах у него потемнело, он выдавил несколько французских слов, призывавших к благоразумию, но во всех странах мира в подобных ситуациях спецназ предпочитает не церемониться и не ломать голову над вещами, находящимися в компетенции людей совсем другого склада – аналитического, не боевого. Руки в гору – и шагай в машину без разговоров. После с тобой разберутся...
Нешер не оказал сопротивления.
Он хотел одного – связаться с остальными и хоть как-то озвучить свои смутные подозрения.
«Остерегайтесь Цефы», – вот все, что ему хотелось сказать.
Но Нешеру не позволили выйти на связь, разоружили вчистую и отобрали рацию.
Часть пятая
ДЕЖАВЮ
Глава двадцать третья
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ДЕЛО
...Когда принесли обед, Сережка Остапенко вытаращил глаза, а Соломон Красавчик покачал головой и вздохнул.
Нечто невиданное.
Красавчик, коренной одессит, еще мог вообразить такую хавку, благо насмотрелся в детстве на богатую жизнь, исколесив Одессу вдоль и поперек; Сережке-деревенщине видеть подобное было в диковину.
Первое-второе-третье – это еще ладно; Остапенко не понимал, из чего все это приготовлено. Он сожрал принесенное мгновенно, так и не распробовав. Красавчик попытался есть медленнее, но его хватило минуты на полторы; он не выдержал и последовал примеру товарища.
– Жди витаминов, – сказал он мрачно, укладываясь на шконку.
Сережка вздрогнул:
– Почему – витаминов?
– Забыл, как нас кололи?
– Так то фрицы...
Соломон ничего не сказал на это.
Он только знал, что обычных заключенных не кормят на убой. И хорошо помнил богатое меню, которого их удостаивали в лагере и на эсминце. За усиленной кормежкой всегда следовало кое-что похуже.
Оба они не вполне хорошо понимали, где находятся; знали одно: в тюрьме. Подводное путешествие заняло не одни сутки, которые слились в один кошмарный изнуряющий допрос. Мучения прерывались лишь дважды, когда лодку атаковали немецкие корабли. Допросы моментально прекращались, Жаворонок куда-то скрывался, а подростков разводили по каютам, где они прислушивались к глухим разрывам глубинных бомб и содрогались при каждом толчке. Недавний настрой возвращался, и обоим подсознательно хотелось точного попадания. Тогда все невзгоды получили бы логическое завершение.
Но лодка успешно миновала все препятствия, и наступил день, когда Сережку и Соломона выгрузили на сушу, под обжигающий ветер, пропитанный солью. Им не дали осмотреться, сразу затолкали в тесный фургон с надписью «Хозяйственные товары». Везли недолго; после фургона был самолет, где они оказались единственными пассажирами, не считая усиленного конвоя. Оба пережили дежавю, хотя конвоиры были в другой форме, и автоматы у них были другие, и лица как будто родные, славянские, и вели они себя сдержаннее. За весь полет стражи не проронили ни слова, сидя как изваяния, да мальчишки и не давали им повода зашевелиться.
Летели дольше, чем ехали; когда приземлились и высадились, Соломон и Сережка увидели сплошной лес вокруг. Военный аэродром был пустынен. Что-то сильно засекреченное, не просто военное – эта тревожная мысль пришла им в голову одновременно.
И снова фургон, как сговорились; на сей раз они даже не успели прочесть надпись и узнать, под видом чего их транспортируют.
А потом началась тюрьма.
Как часто бывает, мучительнее всего была неизвестность.
В лагере исход был предсказуем; с советскими же тюрьмами ни Сережка, ни Соломон пока не сталкивались и не знали, чего от них ждать. Они не понимали, за какие грехи их держат взаперти; Жаворонок прессовал их по полной, как им мнилось, программе, но так и не добился признания о сотрудничестве с врагом. Они немного заблуждались: если бы особист занялся ими в полную силу, то оба признались бы через десять минут в том, что сами были комендантами лагерей и докторами-преступниками по совместительству. Но Жаворонку было строго-настрого запрещено прибегать к особым мерам воздействия.
Рацион же наводил на самые мрачные размышления.
Было очевидно, что их не собираются убивать, но не думают и выпускать. И с допросами – судя по тому, что их поселили вместе, – было покончено.
– Знаешь, что мне кажется?
– Откуда мне знать? – пробурчал Сережка, укладываясь на шконку. Он считал, что в этом нет ничего худого, не ведая, что обычным зэкам не разрешается лежать днем.
