– Алло! – кричал он на весь зал. – Наташа? Я не слышу тебя!..
В том, что самолет уже мчался по полосе и даже начал отрываться от земли, в скором времени убедился весь аэропорт.
Взрыв был настолько мощным, что стекла вылетели в строениях, расположенных в полукилометровом радиусе. У многих заложило уши. Над взлетной полосой расцветал огромный огненный цветок; обломками машины побило технику и здания; погиб ремонтник, которому оторвало голову куском фюзеляжа.
Часть пассажиров попросту испарилась, останки других разметало по всему аэродрому.
Магеллан вдруг отошел от стойки и без сил опустился в пластиковое кресло.
Это не было инсценировкой.
Глава тридцать первая
ТАКТИЧЕСКИЙ СОЮЗ
Нешера продержали в участке до утра.
То есть очень недолго.
Факт беспрецедентный: в центре Парижа задержан вооруженный до зубов иностранец, принимавший активное участие в массовом побоище с угрозой для жизни мирных парижан. По всем статьям его следовало переправить в контрразведку, и комиссар Дювалье, которого выдернули из постели по случаю ЧП, так и намеревался сделать. Но израильтянин убедил его дать разрешение на телефонный звонок.
– Независимо от того, в чем меня обвиняют, я имею на это право по закону, – настойчиво твердил Нешер.
– Я вижу, как вы уважаете наши законы, – буркнул комиссар.
Он пребывал в сомнении.
Что-то подсказывало ему, что этот звонок может пойти ему на пользу. Дело явно политическое, и если пленник подключит к происходящему сильных мира сего, то гроза пронесется над головой комиссара. Он пригнется и переждет, он слишком мелок, чтобы ввязываться в такие опасные истории.
– Звоните, – разрешил комиссар.
– Благодарю, – Нешер церемонно поклонился. Он уже полностью пришел в себя и очень тревожился за свой отряд.
Дювалье оказался прав в своих предположениях. Через пять минут после короткого разговора Нешера с невидимым собеседником (комиссар не понял ни слова) раздался ответный звонок. Звонили с уровня столь высокого, что Дювалье встал.
Он отвечал односложно и при каждом слове кивал; в итоге на лице его написалось плохо скрываемое удовлетворение. Положив трубку, комиссар одернул на себе пиджак и строго приказал жандарму, дежурившему при дверях:
– Снимите с этого господина наручники.
Без тени эмоций жандарм шагнул вперед, щелкнул замок. Дювалье уже протягивал пачку:
– Сигарету?
– Благодарю, – Нешер покачал головой. – Я не курю. Могу ли я считать себя свободным и покинуть ваше гостеприимное учреждение?
Возникла секундная заминка.
Приказ есть приказ, и в данном случае весьма желанный, но все существо Дювалье по укоренившейся привычке возражало против освобождения громилы.
– Можете, мсье, – комиссар вышел из-за стола и собственноручно распахнул дверь. Но моссадовец продолжал стоять.
– Ваши люди изъяли у меня спецсредства, – сказал он спокойно. – Мне хотелось бы получить их назад.
Дювалье сострадательно развел руками:
– Простите, но таких полномочий мне никто не давал. Спецсредства оформлены и могут быть возвращены только официальным путем.
Он городил вздор, но не мог допустить, чтобы Нешер покинул участок с оружием в руках.
Тот не стал возражать, пожал плечами:
– Хорошо, комиссар, я улажу формальности. Мы с вами еще увидимся.
Он повернулся к двери, и Дювалье, не сдержавшись, спросил:
– Прямо так и пойдете?
Моссадовец недоуменно обернулся:
– Что вы сказали?
– Прямо так и пойдете? – повторил комиссар. – Вот в этом... в том виде, в каком вы есть?
Он дернул подбородком, имея в виду одежду Нешера, которая мало чем походила на одеяние обыкновенного прохожего.
Тот криво усмехнулся:
– У вас тут люди как только не ходят. Не беспокойтесь за меня, господин комиссар.
– Я просто боюсь, что вас вскоре доставят обратно...
– А вы не бойтесь. Это маловероятно.
Тон Нешера свидетельствовал о глубокой убежденности.
Дювалье не стал спорить и приветливо помахал ему рукой. Когда израильтянин вышел, комиссар налил себе больше, чем обычно, и выпил залпом, не стесняясь присутствием жандарма, который продолжал стоять навытяжку и делал оловянные глаза.
* * *
Не имея возможности связаться с бойцами, Нешер томился неизвестностью. Добравшись до знакомой набережной, он сразу понял, что терзавшее его недоброе предчувствие не обмануло.
Консьерж продолжал спать подозрительно крепким сном. Чуткий нос командира мгновенно уловил всю гамму запахов: пороховой гари, крови и тех самых газоразбрасывающих спецсредств, которых Нешер, помимо прочего, лишился.
Ему было отчаянно неловко идти в квартиру безоружным. Он обыскал консьержа, нашел жалкий перочинный нож. В руках профессионала и осколок стекла бывает грозным оружием. Держа нож в отведенной за спину руке, Нешер крадучись двинулся по ступеням.
Тут же он услышал разгоряченные голоса. Дверь высадили, в апартаментах ожесточенно ругались. Его взору открылась дикая картина: несколько трупов, и люди, находящиеся в соседней комнате, ведут перебранку, тогда как должны были бы мочить друг дружку до полного взаимного истребления.
Ссорящиеся были настолько увлечены словесной баталией, что не сразу заметили Код-кода, остановившегося на пороге. Ругань стояла, похоже, уже не один час, и все заметно устали, так до сих пор и не придя к соглашению.
Баз, Намер и Цефа держали на мушке Фридриха фон Кирстова и двоих спецназовцев – все, что осталось от германского отряда.
– Вы не выйдете отсюда, – утомленным, уже механическим голосом повторял Баз. – Ваши утверждения бездоказательны. Пока мы не услышали ни единого убедительного довода и не можем вам верить. То, что вы немцы, лишь повышает возможность вашей принадлежности к неонацистской сволочи.
– Будь оно так, мы положили бы вас еще в особняке, – надменно возражал фон Кирстов. – На кой черт мне было бы распылять силы и устраивать засаду в этом вашем осином гнезде?
– Черта с два вы бы нас положили, – парировала Цефа. – Посчитайте лучше трупы.
– Других аргументов у вас нет?
– Вы сами напросились...
Щуря глаза, Нешер оценивал обстановку. Он сразу узнал фон Кирстова – конкурентов положено знать в лицо.
– Не ожидал я от вас этого, Фридрих, – изрек он доброжелательно.
Тот вздрогнул; пистолет прыгнул в его руке, перенацеливаясь на командира моссадовцев. В следующую секунду на лице фон Кирстова появилась гримаса – причудливая смесь раздражения, облегчения и стыда.
