Когда Боб только начал тренировки для усиления рук, нижней части спины и пресса, боли были такими, как если бы сам дьявол всадил ему вилы в мышцы. Он близок был уже к тому, чтобы отступиться – позволить правительству платить ему пенсию по инвалидности, торчать у телевизора и не выходить из дому, однако пара святейших созданий в образе медсестер ненавязчиво, но целеустремленно протащила его через курс реабилитации. Одна из них в отнюдь не святой момент продемонстрировала, что он по-прежнему способен наслаждаться сексуальной жизнью. После этого Херберту расхотелось уже когда-либо отступаться от чего бы то ни было.
До настоящего времени.
Херберт решил, что никто не должен знать о его приближении к лагерю и потому не включал мощные фары, которые встроил в его кресло главный электрик Оперативного центра Эйнар Кинлок. Поверхность земли была неровной и труднопроходимой. То она шла под крутым уклоном, то заканчивалась отвесными провалами. В темноте кресло постоянно цеплялось за разного рода растительность и застревало. Херберт с трудом его вытаскивал, и дважды это заканчивалось падением на землю. Поставить кресло на колеса и забраться в него снова оказалось самой сложной задачей, которую ему когда-либо приходилось решать. А когда он это сделал во второй раз, то попросту остался без сил. Устроившись наконец-то на кожаном сиденье, Боб почувствовал, что его рубашка стала холодной от пота, а сам он устал настолько, что его охватила дрожь.
Он решил было остановиться и вызвать помощь по телефону, но тут же напомнил себе, что ни в ком здесь не может быть уверен. Этот страх напоминал ему о нацистской Германии больше, чем все остальное, с чем пришлось тут столкнуться.
Херберт то и дело сверялся с карманным светящимся компасом. После более чем получасовых блужданий по лесу он увидел метрах в двухстах к юго-западу свет фар. Остановившись, Херберт стал внимательно следить, куда направится автомобиль. Тот неторопливо катил по грунтовой дороге, о которой говорил Альберто, и Боб подождал, пока машина не проедет. Он разглядел, как на некотором удалении тускло мигнули тормозные огни. В салоне зажегся свет, и из машины стали выходить темные фигуры. Затем снова наступили тьма и тишина.
Очевидно, это и было то место, куда ему нужно было попасть.
Херберт двинулся по кочковатой земле в сторону машины. Он не стал пользоваться дорогой, опасаясь, что по ней мог приехать кто-то еще. От усилий, потребовавшихся на преодоление этого последнего лесного участка, руки его почти онемели. Единственное, на что можно было надеяться, – Джоди все же не примет его за неонациста и не спрыгнет на него с дерева.
Поравнявшись с автомобилем, который оказался лимузином, Херберт решил двигаться дальше. “Скорпион” лежал у него на коленях, и он сунул его под себя, чтобы автомат не было видно. В случае нужды он по-прежнему мог быстро его выхватить. Отъехав от машины, Боб увидел макушки палаток и поднимавшийся за ними дым костров. Разведчик разглядел молодых людей, которые стояли между палатками, глядя в сторону огней. И тут он увидел минимум две, а то и три сотни людей, выстроившихся вокруг площадки на берегу озера. В центре площадки стояли только двое – мужчина и женщина.
Мужчина выступал с речью. Херберт закатил кресло за дерево и прислушался. Большая часть выступления ему была понятна, хотя мужчина говорил по-немецки.
– …этот день положит конец соперничеству на пути к достижению общих целей. С сегодняшнего вечера обе наши группировки станут работать вместе, объединенные общностью цели и единым наименованием “Пламя нации”!
Мужчина выкрикнул название не для риторического эффекта, а чтобы его услышали все. Херберт ощутил, как возвращаются силы и как вместе с ответными приветственными криками толпы растет его гнев. Молодчики заголосили и вскинули руки вверх, как будто их команда только что выиграла чемпионат мира. Херберта не удивили нацистские приветствия и крики “зиг хайль”. При всем при том, что они, конечно же, стремились к “спасению” родины и ко всеобщей победе и что среди них хватало и головорезов, и убийц, но это были уже не фашисты Адольфа Гитлера. И все же они были намного опаснее, потому что имели неоспоримое преимущество перед фюрером: у них был опыт его ошибок. Тем не менее, почти у каждого в руках было что-нибудь из гитлеровской атрибутики – у кого-то штык-нож, у кого-то награда, а у кого-то даже пара сапог. Вероятно, это были предметы, украденные со съемочной площадки. Так что Гитлер по-своему присутствовал и на этом сборище.
Херберт отвернулся от света, чтобы глаза снова привыкли к темноте, и стал высматривать Джоди.
Когда крики немного стихли, он услышал за спиной шепот:
– Я ждала вас тут.
Херберт обернулся и увидел Джоди. Девушка явно нервничала.
– Лучше бы ты подождала меня там, – прошипел Херберт, тыкая пальцем в сторону, откуда они пришли. – Я бы смог воспользоваться хоть какой-то помощью.
Он взял ее за руку.
– Джоди, давай вернемся обратно. Пожалуйста. Это же безумие. Девушка мягко высвободила свою руку.
– Да, мне страшно, но теперь еще больше прежнего мне необходимо бороться с этим.
– Тебе страшно, – зашептал Херберт, – и у тебя навязчивая идея. Ты зациклилась на цели, которая живет теперь в тебе своей собственной жизнью. Поверь мне, Джоди, они не стоят того, чтобы к ним выходить, как ты хочешь.
Выступавший продолжил речь и перекрыл их шепот. Херберт уже жалел, что ему приходится слушать этот голос, доносившийся громко и отчетливо без всякого мегафона. Боб снова прикоснулся к девушке, но та даже не шелохнулась.
– Женщина, что стоит рядом со мной, – говорил немец, – это Карин Доринг, наш второй вождь…
Толпа спонтанно разразилась аплодисментами, и мужчина выжидательно замолчал. Женщина коротко наклонила голову, но ничего не произнесла.
– Карин уже направила своих представителей в Ганновер, – выкрикнул мужчина, когда аплодисменты стихли. – Буквально через несколько минут мы все направимся в “Пивной зал”, чтобы объявить о нашем объединении всему миру. Там мы предложим нашим братьям присоединяться к нам, к нашему движению, вместе мы покажем человеческой цивилизации ее будущее. Будущее, где пот и труд найдут достойное вознаграждение…
Опять послышались аплодисменты и восторженные выкрики.
– …где порочные культуры, вероисповедания и люди будут отсечены от тела сообщества…
Аплодисменты нарастали и уже так и не прекращались.
– …где ярким светом прожекторов будут высвечены наши символы и наши достижения.
Аплодисменты переросли в овацию, и Херберт воспользовался шумом, чтобы достучаться до Джоди.
– Давай же! – выкрикнул он, снова хватая ее за руку. – Эти люди набросятся на тебя, словно стая диких псов.
Джоди смотрела на толпу. Херберт не видел выражения ее лица. У него было острое желание выстрелить ей в ногу, перекинуть поперек колен и пуститься в отступление.
– А если власти в Ганновере выступят против нас – пусть только попробуют! Пусть только попробуют! Больше года гауптман Розенлохер из полиции Гамбурга преследует меня. Если я слишком быстро еду – он тут как тут. Если я включаю музыку погромче – он тут как тут. Стоит мне встретиться со своими товарищами – и он где-то поблизости. Но ему меня не победить. Пусть только попробуют взять нас поодиночке или всех вместе! Они увидят всю нашу организованность и несокрушимую крепость нашей воли!
