* * *
Она сидела в пятом ряду, но возле прохода и видела лишь затылок Райана. Премьер-министр Индии тоже считала себя знатоком человеческой натуры. Главе государства негоже так себя вести. В конце концов, глава государства – актер, выступающий на мировой сцене, и он обязан держать себя в руках, не давать волю чувствам. За свою долгую жизнь ей пришлось присутствовать на многих похоронах – ведь у политических деятелей немало партнеров, молодых и старых; хотя не всегда это друзья, – от политика требуется продемонстрировать уважение своим присутствием на этих печальных церемониях, даже если хоронят того, кого ты презираешь. В последнем случае это бывает забавным. В ее стране тела умерших обычно сжигают, и тогда она мысленно говорила себе, что охваченное пламенем тело все еще живо. Особенно это касалось тех, кого она ненавидела. Это такая хорошая тренировка. Наблюдаешь за происходящим с печальным и торжественным видом. Годами практикуясь таким образом, добиваешься того, что окружающие начинают верить тебе – отчасти оттого, что хотят этого. Ты учишься улыбаться в нужную минуту, и демонстрировать печаль, и высказывать серьезные мысли. Тебе приходится поступать так. Политический деятель редко может позволить себе обнаруживать истинные чувства. Такое поведение говорит окружающим о твоих слабостях, и всегда найдутся те, кто стремятся использовать их против тебя, так что за многие годы ты учишься скрывать их все глубже и глубже, пока у тебя почти не остается истинных человеческих чувств. К этому следует стремиться, потому что в политике нет места человеческим чувствам.
Ясно, что этот Райан понятия о том не имеет, подумала премьер-министр «самой большой демократической страны в мире». В результате он демонстрирует всем, кем является в действительности, и, что того хуже, поступает так перед третью важнейших мировых политиков, перед людьми, которые заметят и запомнят это, чтобы использовать его слабость в будущем. Как и она. Прекрасно, заключила премьер-министр, скрывая свои мысли за маской печали и горечи в знак уважения к человеку, которого она так ненавидела при жизни.
* * *
Первым говорил раввин. Каждому священнослужителю отводилось десять минут, и каждый из них до тонкостей знал свой религиозный ритуал. Раввин Бенджамин Флейшман цитировал отрывки из Талмуда и Торы, он говорил о чести, долге и преданности, и о благостном Боге. За ним пришла очередь его преподобия Фредерика Рэлстона, капеллана Сената, – в тот роковой вечер он был в отъезде и потому остался в живых. Принадлежащий к южной баптистской церкви, видный теолог и эксперт по Новому завету, Рэлстон говорил о страданиях Христа, о своем друге сенаторе Ричарде Истмэне из Орегона, лежащем сейчас здесь. Воздав должное всеми уважаемому члену Конгресса, он перешел к погибшему президенту, великому государственному деятелю и преданному семьянину, о чем было известно всем…
Не существует жестких законов в проведении подобной процедуры, думал Райан. Может быть, было бы лучше, если бы пастор, или священник, или раввин просто какое-то время молча посидел бы с теми, кто прощаются с покинувшими их, но они решили иначе, и ему пришла мысль…
Нет, это никуда не годится! – оборвал себя Джек. Происходящее – всего лишь театр. Только вот для детей, которые сидят в нескольких футах за проходом, это не театр, совсем не театр. Для них все гораздо проще. Перед ними лежат мама и папа, вырванные из их жизни чьим-то бессмысленным поступком, который лишил их будущего, гарантированного им жизнью, лишил их любви и родительского слова, лишил возможности нормально расти и превратиться в нормальных людей. Самыми важными на этой церемонии были Марк и Эми, однако уроки церковной службы, ее наставления, которые должны были помочь им, были направлены на других. Все происходящее представляло собой политическое действо, целью которого было ободрить страну, укрепить веру людей в Бога, в мировое братство и несгибаемую волю народа. Вполне возможно, что те, кто смотрели на экраны, куда поступало изображение от двадцати трех телевизионных камер, расположенных в церкви, действительно хотели это услышать, но были и другие, нуждающиеся в словах ободрения и утешения намного больше – дети Роджера и Анны Дарлинг, взрослые сыновья Дика Истмэна, вдова Дэвида Кона из Род-Айленда и оставшиеся в живых члены семьи Мариссы Хенрик из Техаса. Вот они были живыми людьми, а их личное горе подчиняли теперь нуждам страны. Черт побери такую страну! – подумал Джек. Внезапно его охватила ярость от происходящего и гнев на себя самого за то, что он не заметил этого раньше и не изменил. У страны есть нужды, но эти нужды недостаточно велики, чтобы заглушить горе детей, которых постигла такая ужасная судьба. Кто придет им на помощь? Кто скажет о них?
Но больше всего разочаровал Райана католик кардинал Майкл О'Лири, архиепископ Вашингтонский.
– Да будут благословенны миротворцы, потому что их призовут…
Для Марка и Эми, разрывался от ярости мозг Джека, их отец не был миротворцем. Он был просто папой, и вот теперь папа умер, а это совсем не абстракция. Трое видных, образованных и очень порядочных священнослужителей обращались в своих молитвах к нации, а прямо перед ними стояли дети, удостоенные всего лишь нескольких пустых слов. Кто-то должен обратиться к ним, выразить вслух их горе, сказать об их родителях. Кто-то должен хотя бы попытаться, черт побери! Да, он был президентом Соединенных Штатов Америки. Да, он исполнял свой долг, свою клятву, принесенную перед миллионами американцев, которые смотрят сейчас на экраны телевизоров, но он помнил, как его жена и дочь лежали в шоковом центре Балтимора на пороге смерти, и это тоже не было абстракцией. Это была проблема. Из-за нее напали на его семью. Из-за нее погибли и эти люди – потому что какой-то обезумевший фанатик смотрел на всех их как на абстракцию, а не как на людей с их жизнями и надеждами, их мечтами и…, детьми. Его долг в том, чтобы защищать свою страну. Он поклялся соблюдать, ограждать и защищать Конституцию Соединенных Штатов, и он приложит все усилия, чтобы сделать это. Однако целью Конституции было обеспечить людей благами свободы, а это относилось и к детям. Страна, которой он служил, и правительство, которым он пытался руководить, были ни чем иным, как механизмом, целью которого была защита прав каждой отдельной личности. Этот долг не был абстракцией. Реальное воплощение этого долга находилось в десяти футах слева от него. Дети всеми силами пытались сдержать слезы и, наверно, не могли сделать этого, потому что нет более страшного чувства одиночества, чем то, что испытывали они, а Майк О'Лири тем временем обращался к нации, а не к ним. Этому театральному представлению пора положить конец. Прозвучал еще один псалом, и теперь пришла очередь Райана. Он встал и направился к амвону.
Агенты Секретной службы еще раз окинули зоркими взглядами церковный неф – «Фехтовальщик» был сейчас идеальной целью. Подойдя к кафедре, Райан увидел, что кардинал О'Лири выполнил то, что ему поручили, и положил папку с президентской речью на деревянный пюпитр. Нет, решил Райан. Нет. Он схватил руками края кафедры, чтобы сохранить равновесие, окинул взглядом собравшихся и посмотрел на детей Роджера и Анны Дарлинг. Боль в их глазах пронзила его сердце. Им пришлось нести бремя, возложенное на них долгом, почему-то выпавшим на их долю. Неизвестные «друзья» советовали им проявить больше мужества, чем требовалось в такой момент от любого морского пехотинца, потому, наверно, что их «мама и папа хотели бы этого». Однако не детское дело молча и с достоинством выносить такую острую боль. Этим в силу своих возможностей должны заниматься взрослые. Все, хватит, сказал себе Джек, здесь начинается мой долг. Первейшая обязанность сильных – в защите слабых. Его руки крепче стиснули края кафедры, и боль, которую он испытывал, помогла ему сосредоточиться.
