В каждом человеке заложена способность совершать ошибки. Райан усвоил это от своего отца, всю жизнь ловившего убийц, кое-кто из которых считал себя очень хитроумным. Нет, единственная разница между мудрецом и дураком заключается в масштабе совершаемых ими ошибок. Человеку свойственно ошибаться, и чем он умнее и могущественнее, тем глубже лужа, в которую он садится. Взять хотя бы президента Линдона Джонсона и Вьетнам, войну, которую Джек едва избежал благодаря своему возрасту: американский народ оказался втянут в страшную авантюру самым ловким политиком своего времени, человеком, считавшим возможным переносить свои политические устремления на международную политику, но с ужасом для себя осознавший, что азиатский коммунист мыслит не так, как сенатор из Техаса. У каждого человека есть свои пределы. Просто одни люди потенциально опаснее других. И если гений сознаёт свои пределы, глупость всегда не имеет границ.
Райан лежал на кровати, курил сигарету и разглядывал потолок, гадая, что будет завтра. Еще одна встреча с Шоном Миллером и его террористами?
Хочется надеяться, что нет, подумал Райан, до сих пор не понимая, почему Хадсон собирается отправляться на дело, не имея под рукой оружия. В конце концов он решил, что всему виной европейский менталитет. Американец на враждебной территории предпочитает полагаться на помощь по крайней мере одного верного друга.
Глава двадцать седьмая
Кроличьи бега
«Еще один день в чужом городе,» — подумал Зайцев, когда на востоке начало подниматься солнце, на два часа раньше, чем над Москвой. Дома он в это время еще спал бы, мысленно отметил Олег Иванович. Хочется надеяться, что он в скором времени будет просыпаться где-то совершенно в другом месте, в совершенно другом часовом поясе. Однако пока что Зайцев просто лежал в кровати, наслаждаясь мгновением. За окном стояла практически абсолютная тишина — разве что изредка проносились одинокие грузовики, которые доставляли в магазины скоропортящиеся продукты. Солнце еще не появилось над горизонтом. На улице было темно, но это уже была не ночь; светало, но утро еще не наступило. Рождение нового дня. Эти мгновения могут доставлять большую радость. Их любят маленькие дети — волшебное время, когда весь мир принадлежит тем немногим, кто уже проснулся, а все остальные еще спят и их не видно; дети чувствуют себя хозяевами земли и разгуливают где вздумается, до тех пор, пока их не схватит за руку мать и не отведет обратно в постель.
Но Зайцев просто лежал в кровати, вслушиваясь в размеренное дыхание жены и дочери. Полностью очнувшись от сна, он мог спокойно размышлять в полном одиночестве.
Когда представители ЦРУ выйдут с ним на связь? Что они скажут? А что если они передумали? Обманули оказанное им доверие?
Ну почему он постоянно терзается сомнениями по каждому поводу? Не пора ли поверить ЦРУ? Разве он не явится для американцев ценнейшим приобретением? Разве он не представляет для них важность? Даже КГБ, скупой словно ребенок, не желающий делиться любимыми игрушками, и то окружает перебежчиков заботой и вниманием. Ким Филби получал столько водки, сколько только мог выпить. А Бергесс
[85]
мог иметь в задницу всех педерастов, каких только желал, — по крайней мере, так говорили. Оба предателя, по слухам, отличались завидным аппетитом. Однако подобные истории, передаваясь из уст в уста, разрастаются как снежный ком, и по крайней мере во втором случае необходимо делать поправку на стойкую неприязнь к гомосексуалистам, свойственную советским людям.
Олег Иванович не принадлежит к их числу. Он ведь человек принципов, разве не так? Ну разумеется, решительно заверил себя Зайцев. Во имя принципов он взял в руки свою жизнь и жизни своих жены и дочери и жонглирует ими, словно цирковой артист — ножами. И, подобно жонглеру, в случае ошибки пострадает он один. Закурив первую утреннюю сигарету, Олег Иванович в сотый раз стал передумывать одни и те же мысли, стараясь найти какой-нибудь другой выход.
Конечно, можно просто сходить на концерт, побывать в музеях, продолжить походы по магазинам, а затем сесть на обратный поезд, возвращающийся на Киевский вокзал, и привезти коллегам по работе видеомагнитофоны и кассеты с порнофильмами, а их женам — нижнее белье, став в их глазах героем. И руководство так никогда ни о чем и не узнает.
Но тогда этот польский священник умрет, от рук советских убийц… от рук, которые ты был в силах остановить, и кого ты после этого будешь видеть, смотрясь в зеркало, Олег Иванович? Все неизменно возвращалось к одному и тому же, не так ли?
Не было никакого смысла пытаться снова заснуть, поэтому Зайцев лежал в кровати и курил, наблюдая за тем, как за окном гостиницы светлеет небо.
Кэти Райан по-настоящему проснулась только тогда, когда ее рука нащупала пустоту там, где должен был быть ее муж. Это машинальное движение заставило ее мгновенно очнуться от сна и так же быстро вспомнить, что Джек уехал из города и даже из страны, а она осталась одна, по сути дела, матерью-одиночкой, на что она не рассчитывала, выходя замуж за Джона Патрика Райана старшего. Кэти была далеко не единственной женщиной в мире, чьи мужья вынуждены были разъезжать по долгу службы, — в частности, ее собственный отец постоянно бывал в отъезде, и она выросла с сознанием этого. Но Джек покинул ее впервые, и ей это очень не понравилось.
И дело было вовсе не в том, что Кэти не могла с этим справиться. Ей ежедневно приходилось иметь дело и не с такими напастями. Также ее нисколько не беспокоило то, что Джек, оказавшись один, может загулять. Кэти частенько гадала, как вел себя во время многочисленных деловых поездок ее отец — ее родители нередко устраивали друг другу бурные сцены. Она понятия не имела, что думала по этому поводу ее мать, ныне покойная. Однако Джек — нет, тут не должно было возникнуть никаких проблем. Но Кэти любила мужа и знала, что он тоже любит ее, а те, кто любит друг друга, должны быть вместе. Если бы они познакомились еще в ту пору, когда Джек служил в морской пехоте, это создало бы серьезные проблемы — что хуже, возможно, настал бы день, когда ее муж оказался бы в какой-то «горячей» точке, а это определенно стало бы последним кругом ада. Но они познакомились уже после. Собственный отец пригласил Кэти на званый ужин, в самый последний момент захватив и Джека, подающего надежды молодого брокера с хорошим чутьем, который как раз собирался переходить из балтиморского отделения в Нью-Йорк. Отец обнаружил с удивлением — вначале приятным, — что молодые люди тотчас же прониклись симпатией друг к другу, вслед за чем последовало откровение, что Джек собирается забрать из дела свои деньги и заняться — подумать только! — преподаванием истории. И Кэти самой пришлось расплачиваться за это решение мужа, который все равно терпеть не мог Джозефа Маллера, старшего вице-президента компании «Меррил Линч, Пирс Феннер и Смит», а также всех прочих приобретений, сделанных за последние пять лет. Джо по-прежнему оставался «папой» для нее и «им» (понимай: «занозой в заднице») для Джека.
