Райан умолчал о том, что Салли сильно изменилась. Дело даже было не в том, что она ещё не ходила. Его тревожило, что она уже не искрилась весельем, в глазах её залегла печаль. Ей пришлось слишком рано усвоить урок о том, что мир — опасная штука, даже если ты окружена заботой родителей. Это страшный урок для ребёнка. «Но она всё-таки жива, — в который раз повторял себе Джек, — и это главное. Время и любовь способны вылечить все… Только от смерти нет лекарств». Врачи и медсёстры в Хопкинсе заботились о Салли, как о собственном ребёнке. Это было осязаемое преимущество от жены-врача.
— Страшная вещь, — Платонов покачал головой с выражением отвращения на лице, вроде бы искренним. — Страшная вещь — вот так вот беспричинно покушаться на жизнь невинных людей.
— В самом деле, — пронзительным голосом, так хорошо знакомым Райану, произнёс Райли. Об отце Тимоти студенты говорили, что он мог бы, если бы захотел, распилить своим голосом бревно. — Ленин, припоминается, говорил, что цель террора — терроризировать и что чувство жалости столь же противопоказано революционеру, как и трусость на поле боя.
— Тогда были трудные времена, — примирительным тоном сказал Платонов. — Мы не имеем ничего общего с этими безумцами из ИРА. Они — не революционеры, как бы они ни старались выдавать себя за таковых. У них нет революционной этики. То, что они делают, — безумие. Рабочие всех стран вместо того, чтобы убивать друг друга, должны сотрудничать в борьбе с эксплуататорами. Обе стороны конфликта жертвы своих боссов, которые натравливают их друг на друга. Но вместо того, чтобы осознать этот факт, они убивают друг друга, как бешеных собак. Они бандиты, а не революционеры, — заключил Платонов с достоинством, которое, однако, никакого впечатления на его слушателей не произвело.
— Может, и так, но если бы они мне попались, я бы преподал им урок революционной справедливости, — сказал Джек, чувствуя, какое это облегчение — в открытую высказать свою ненависть.
— Я вижу, у вас обоих нет к ним никакого сочувствия — поддел Платонов. — В конце концов, оба вы в каком-то смысле тоже жертвы британского империализма. Разве ваши предки не бежали в своё время в Америку именно поэтому?
Райан разозлился. Даже не верилось, что можно всерьёз городить такую чепуху, но он тут же сообразил, что этот русский нарочно провоцирует его, чтобы посмотреть, как он на такие слова отреагирует.
— А что вы скажете о советском империализме? — спросил он, с вызовом уставясь в глаза Платонову. — У тех двоих в Лондоне были «Калашниковы». И у того, что стрелял в мою жену тоже было оружие советского производства, — солгал он. — Такие штуковины в местных магазинах скобяных изделий не купишь. Одобряете вы их или порицаете, но большинство ирландских террористов исповедуют марксизм. Это делает их вашими союзниками, а не моими. И вовсе не случайно, что вооружены они советским оружием.
— Знаете ли вы, сколько стран производит оружие советского образца? Так что, увы, неизбежно, что часть такого оружия попадает не в те руки.
— Так или иначе, моё сочувствие их целям никак не распространяется на методы, к которым они прибегают. Невозможно построить правовое государство на базе убийства, — заключил Райан. — Многие уже пытались, и не вышло.
— Было бы прекрасно, если бы на земле вечно царил мир, — сказал Платонов, игнорируя выпад Райана против СССР. — Но это же исторический факт, что рождение всех государств сопровождает кровь. В том числе и рождение вашего государства. С течением времени государства, взрослея, отказываются от такой методы. Мы ведь все согласны с преимуществами мирного сосуществования. Что касается меня, то я, доктор Райан, вас понимаю. У меня у самого два сына. Была у нас и дочь, Надя, но она умерла, когда ей было семь лет. От лейкемии. Я знаю, что это такое видеть, как мучается твой ребёнок. И всё же вам в этом смысле повезло больше, чем мне. Ведь ваша дочь жива, — сказал он, подпустив мягкости в голос. — Мы несогласны по многим вопросам, но все мы любим своих детей. А кстати, — сменил он тему, — как вам понравилась лекция профессора Хантера? Должна ли Америка поддерживать контрреволюцию в социалистических странах Европы?
— Почему бы вам не спросить об этом госдепартамент? Это ведь не моя специальность. Я преподаю историю военно-морского флота. Но если вас интересует моё мнение, то скажу: я не вижу, как мы можем поощрять повстанческие настроения, если потом мы будем не в силах оказать восставшим непосредственную помощь, когда ваша страна начнёт расправляться с ними при помощи танков.
— Ага, понятно. Значит, вы понимаете, что мы обязаны делать всё возможное, дабы оградить наших союзников от агрессии.
Демагог этот Платонов был ещё тот — чувствовалось, что у него богатый опыт.
— Я бы, мистер Платонов, не назвал поддержку людей, борющихся за свою свободу, «какой-то формой агрессии». Мне бы хотелось напомнить вам, что ваша страна подавила демократические устремления народов Венгрии и Чехословакии при помощи войск. Именно это я имел в виду, говоря о лекции профессора Хантера: призывать народы, на которые распространяется ваша власть, к восстанию — это все равно что подталкивать их к самоубийству. Это и аморально, и не даёт нужных результатов.
— Это ваша позиция. Ну, а как поведёт себя ваше правительство? — рассмеялся Платонов.
— Я — историк, а не предсказатель. Тут полно народу из «Вашингтон пост». Спросите их.
— В общем, — продолжал Платонов, — хочу сказать вам, что наш военно-морской атташе хотел бы встретиться с вами, чтобы поговорить о вашей книге. Двенадцатого числа следующего месяца у нас в посольстве будет приём. Отец Райли тоже будет там, так что он присмотрит за вашей душой. Приходите вместе с женой.
— Боюсь, что это невозможно. Мы скоро заберём девочку домой, и мне надо всё время быть возле неё.
Но от этого дипломата трудно было отделаться.
— Да, это вполне понятно, — сказал он. — Может, в какое-то другое время?
— Конечно. Как-нибудь позвоните мне летом.
— Отлично. Разрешите откланяться — я хотел бы побеседовать с профессором Хантером.
Платонов пожал обоим руки и двинулся к профессору, вокруг которого теснилась толпа, ловившая каждое его слово.
— Любопытный парень этот Сергей, — сказал Райли. — Любит уязвить человека, чтобы прощупать его реакцию. Интересно, действительно ли он верит в правильность советской системы или только разыгрывает правоверность?…
Но Райана интересовало нечто более насущное.
— Чего ему от меня надо? — спросил он Райли.
— Он проверял вас, — рассмеялся тот.
— Зачем?
— Вряд ли вы нуждаетесь в моём ответе. Вы ведь работаете на ЦРУ. Если я верно понимаю ситуацию, адмирал Грир хочет, чтобы вы были при нём. В следующем году Марти Кэнтор уходит — будет работать в Техасском университете, — и вы один из кандидатов на его теперешнюю должность. Я не знаю, осведомлён ли об этом Сергей, но вы попались ему на глаза, и он решил прощупать вас на всякий случай.
