Во время весенних каникул уже на пятом курсе нам домой
привез письмо и небольшую посылочку сын боевого однополчанина моего отца, ныне
замминистра в средмаше. О, Боже, что это было за явление — воистину, принц из
волшебной сказки! Высокий — на полголовы выше меня, а я-то совсем не маленькая,
элегантный, одетый фирменно, но со вкусом и тактом, едва заметно благоухающий
какими-то импортными духами — тонкими и терпкими, с пристальным взглядом умных
и многознающих глаз, вежливый и дерзкий одновременно — таким был Ипполит,
студент-выпускник МИМО, института международных отношений самого элитарного из
всех «позвоночных» вузов, куда принимают по звонку сверху. Это много позже я
поняла, что ему перед распределением и направлением в какое-либо диппосольство
нужна была заполненная графа «женат», да не просто абы как, а занятая самой
проверенной-перепроверенной женой лучших безупречных коммунистических кровей,
от самых достойных и уважаемых строителей и защитников социалистического
отечества. В этом геральдическом смысле ничего не могло быть достойнее моих
родителей: исконных рабочих, выдвиженцев в героические годы, кавалеров многих
ратных и трудовых наград. Нет у меня сомнений, что моя простоватая матушка и
его благородная маман уже давно провели тайные свадебные переговоры между собой
на тему: «У вас товар, у нас купец» — каждая со своей кочки глядя, и пришли к
общему взаимовыгодному итогу, и отца будущего жениха в сговор вовлекли, потому
что для этого номенклатурного генерала каждый член семьи должен быть тройным
рентгеном просвечен. Одним словом, по анкетным данным я подошла, фото мое, как
я поняла, предварительно было одобрено, и вот будущий дипломат явился якобы
случайно, чтобы осуществить крайне важную политическую акцию. Да, в отличие от меня
он был подготовлен к ней и вооружен, что называется, с ног до головы. Они не
учли только (а, может быть, для них это было удачей), что потенциальных жених
мой при встрече оказался пробит стрелой Амура насквозь и, как бы это сказать,
потек и начал уже не играть замышленную продуманную роль, а всерьез
воспламенился изнутри неожиданно для своей термостойкой наружной закалки. И эту
его искренность и подлинное чувство я не могла не учуять, а если бы ее не было,
то и ему дан был бы от ворот поворот. Как благовоспитанная хозяйка я водила
гостя день за днем по нашему прекрасному зимнему городу и было все, как в
стихах: «мороз и солнце, день чудесный…» Я с удовольствием открывала ему все,
чему научилась на экскурсионных курсах, и более благодарного и восхищенного
слушателя признаюсь, за всю мою предыдущую и последующую жизнь не встречала.
Конечно, его шарм и лоск, вся его выучка остались при нем, но, прямо скажем, он
с каждым днем балдел от меня все больше, его любовное безумие зашло так далеко,
что из-за спектакля «История лошади» в БДТ, который мы могли посетить с ним
только уже два дня спустя после окончания каникул, он остался и не вернулся
домой в срок! Для его ведомства человек с таким поведением мог рассматриваться
как невозвращенец! Были звонки его матери, грозный приказ его сиятельного отца,
мои просьбы, но Ипполит был непреклонен… Могла ли я не оценить подобной
страсти? Смешной вопрос! И уж во время этих прогулок я и нацеловалась (хотя
особой радости от болезненного прижимания зубов к губам не испытывала, но
думала, что так надо), и наобнималась вволю (а он был теннисистом, и руки у
него были, как стальные подборщики).
Родители мои тактично не замечали ни моих поздних
возвращений, ни распухших губ, и в последний день своего прибывания он по всей
форме обратился к ним с просьбой «о руке их дочери». Правда, меня чуть-чуть
кольнуло тогда, что передо мною-то он этот вопрос формально перед тем не
поставил. «Люблю! Поражен тобою навеки!» — это, конечно, хорошо, но все же надо
было бы моим согласием заручиться. Ну, да простила, видела, что он не в себе.
Однако голова моя тогда кружилась, все мои моральные комплексы были
удовлетворены, а заодно и честолюбие: вот ведь, так долго — до двадцати трех
лет — ждала и дождалась своего суженого, за первого встречного-поперечного не
выскочила, а вот какого умного, красивого, сильного мужчину залучила на всю
оставшуюся жизнь. Что скажете, подружки-торопыжки? Опять Настька золотую медаль
получила!
Что было дальше? В апреле мы всем семейством съездили к ним
в Москву, представлялись родителям. До того были его бесконечные звонки,
письма, из которых можно было бы создать романтический письмовник, телеграммы,
подарки и т. д. Короче, я стала официальной невестой. Отцу и матери его я
очень даже приглянулась, их сиятельство папаша аж крякнули при встрече на
перроне и сообщили, что теперь-то он Ипполита уразумел полностью да эх,
скостить бы ему самому годков двадцать пять-тридцать, так он бы…
— Молчи старый хрыч! — толкнула его в бок жена и
очень милостиво меня поцеловала. Вот это был запах, вот это было облако
ароматов, в которое я погрузилась!..
Отвезли нас к себе в огромном «ЗиЛе», вышколенный шофер
открыл передо мной дверцу. Мы жили в огромной «сталинской» квартире в высотном
доме на площади Восстания. Ипполит млел, изнывал и не находил себе места от
желания, несколько раз пытался пробраться ко мне ночью, но дело это было со
всех точек зрения нереальное. Зато в коридоре он обнимал меня очень жарко и
прижимался к моей юбке своими брюками с очень даже твердым предметом внутри
них.
За торжественным обедом высокие договаривающиеся стороны в
виде родителей (мой простоватый батя как-то окаменел в этом хрустально-ковровом
раю среди полированной мебели, он даже не сразу разговорился) пришли к общему
мнению, что регистрацию брака надо провести до распределения в вузах молодых,
чтобы дипломы были с общей фамилией и жена получила бы право прописаться с
законным супругом, в Москве, разумеется. Я незаметно огляделась: проживать в
таком-то дворце? Ну, да где наша не пропадала!.. Свадьбы следует сыграть две —
сначала после регистрации в Москве, потом для ленинградских друзей,
родственников и знакомых. Накладно, конечно, да ведь на веки вечные соединяем
наши молодые росточки, чтобы они дали новые побеги…
Что сказать? Свадьба в Москве была грандиозной, собрался
весь сиятельный и влиятельный мир и, кажется, он одобрил выбор Ипполита, хотя
дамы явно почувствовали во мне птицу иных жизненных привычек, чем у них. В
Ленинграде свадьбу играли проще, посердечней, повеселее, и «Горько!» кричали
громче и хором считали, сколько секунд молодой муж зажимал своим жадным ртом
губы юной жены.
И тут-то я выдам нечто парадоксальное: хотя свадьба в Питере
была две недели спустя после свадьбы московской, я встретила ее фактической
девушкой, с нетронутой девственной плевой, оставаясь целкой неломаной, как в
быту принято определять это состояние. Да как же так это случилось? А так, что
когда мы под бодрые крики гостей отправились в свою комнату, к услужливо
распахнутой постели и Ипполит жадно принялся меня раздевать, я останавливала
его руки и стала говорить: «Постой! Постой!».
— Чего постой? Давай быстрее, я уже не могу ждать
больше!
Я не умела внятно ответить «чего постой», но чувствовала,
что со мной ему нужно было бы поступать иначе, надо было сказать сначала что-то
нежное, бережное, надо было показать свою любовь ко мне на деле, понять мой
страх перед неизвестностью, перед болью. Недаром же в некоторых мусульманских
странах молодым предписано всю первую ночь только разговаривать. А он хотел
меня сразу повалить, стащить с меня трусики, изнасиловать, проще говоря.
Дипломат!..
