Отвезла я группу к гостинице, все выходят, а он сидит, не
встает. Стали его земляки звать: «Коля! Коля»! а он только рукой от них
отмахивается.
— Ты что, сдурел? — спросила его староста. —
Нам только поужинать и на поезд. — Бог с ними, с тем ужином и поездом… Она
вопросительно взглянула на меня: — Что делать-то будем? — Зовите
милиционера, — пожала плечами я. Анастасия Артемьевна, мой рабочий день
кончился, поехали, — подал голос водитель. — Молодой человек, вы нас
задерживаете, — непреклонным голосом сказала я. Он резко поднялся и, чуть
не сбив с ног старосту, выскочил из автобуса. По дороге домой и даже дома,
укладывая большого, уже двухлетнего Максимку, я нет-нет-да и вспоминала
вулканический взгляд Николая «из Липецкой губернии» и уже засыпая, решила:
слава Богу, что укатил к себе, не для моих электросетей генератор такой
мощности…
И что же? Выходим мы гомонящей толпой назавтра вечером с
ученого совета, на котором единодушно решили поддержать приоритет нашего
профессора Иванова в изобретении томографа и — здравствуйте! Под деревом
напротив парадного подъезда стоит в своем светлом пиджачишке белобрысый с
черными огненными очами Николай!
Как нашел, как разыскал, как решил остаться здесь и все
бросить дома? Безумие!
Я вцепилась в рукав Олега: — Давай, давай, быстрее! — В
чем дело? удивился он и заметил идущего сзади нас щуплого долговязого юнца, при
виде которого я на секунду оцепенела. — Это кто такой? Может, к
милиционеру обратиться? — Быстрее, быстрее! — мы вскочили в первый
подошедший автобус, дверь захлопнулась и Николай проводил нас тяжелым взглядом,
который я буквально физически ощутила между лопаток.
Кто таков? — безапелляционно спросил Олег. — Очередной
хвост? По виду из колонии для малолетних. — Ох, боюсь я, как бы этот хвост
не начал вилять собакой, — неожиданно для себя ответила я. — Вот
как? — и он больше не сказал ни слова, но помрачнел явно.
Дальше больше. И насколько больше — ни словом сказать, ни
пером описать! Являюсь назавтра домой с работы и что я вижу? Сидит у нас
Николай, беседует с моим папашей! Покручивает Артемий Иванович ус, лукаво
поглядывает на юнца. А тот сидит, как аршин проглотил, на меня не взглянет.
— Вот, дочка, жених к тебе явился, с доставкой на дом.
Человек положительный, специалист по холодильной технике во фруктовом совхозе.
Так что будем с витаминами. Между прочим не пьет, не курит. Сержант
запаса. — И что же, папанечка мой дорогой, я буду делать там в совхозе? —
спокойно спрашиваю. — И какое приданное за мной, матерью-одиночкой, ты
даешь, чтобы согласились они взять меня за себя?
Юнец передернул плечиком, отметая шутки, и без тени смущения
заявил:
— А зачем вам, Анастасия Артемьевна, терять свою
квалификацию, к нам в Яблочное ехать? Тем более, что экскурсий у нас не водят.
Я сам к вам сюда перееду. Руки у меня растут, откуда положено, без дела не
останусь. Семью прокормлю.
От такого серьезного поворота ситуации напал на меня нервный
смех. Смеюсь, не могу остановиться: все продумал! — а сама размышляю: а
вдруг это то самое — живое и настоящее, не по регламенту? И спрашиваю:
— А как же уважаемый Николай, вам угодно сюда въехать,
не имея убеждения в моих к вам чувствах? Он повернулся ко мне всей грудью, вбил
мне глаза в глаза, как копья, и спокойно изрек: — Будут ваши чувства, куда им
деваться. Улыбнулась я, потупила глаза и спрашиваю: — Где изволили
остановиться? — На вокзале. Пока. Вздохнула я и спросила: — Что ж вы,
папаня, жениха чаем не потчуете?.. И тут приходит матушка моя с Максимкой,
уставляет стол чайным набором с булками и вареньем, и садимся мы все вокруг
белой скатерти по-семейному. И наливает себе Николай чай из чашки в блюдечко и
дует в него преспокойно, чтобы остудить, и пьет его не торопясь, по-хозяйски.
— Так для чего ж я вам нужна, Николай… —
Николаевич, дополняет он и молчит. Помолчал и изрек: — Нужна. Жизни мне без вас
нет.
Тоже наливаю чай в блюдце, прихлебываю и размышляю: ему нет
жизни, ему. До чего же отличается он внешне от международного журналиста Ипполита
и до чего же внутренне похож на него! Опять только о своих нуждах и желаниях…
Снова я как прилагательное к этому существительному. И скучно мне стало, и
спокойно, и тоскливо, и перестала меня волновать его неземная страсть.
Всплеснулось было ретивое и улеглось. А может, все-таки себя проверить? Может
быть, не отказываться от конструктивной работы с ним, а вдруг материал —
благородный и не прощу себе после, что прошла мимо такого бриллианта?
Позвонил отец по телефону каким-то своим давним знакомым, отправил
Николая в общежитие какого-то завода. Ушел тот, бросив на меня косой сжигающий
взор, а назавтра встретил меня у выхода из института и проводил до дому, и
послезавтра, и послепослезавтра… Конечно, поднялся шумок на факультете по
поводу этого мезальянса. Стала ловить я на себе удивленные взгляды, пошли
разные слухи. Опять оживились те, кто помнил, как точно и умело отловила я
когда-то в свои сети элитного дипломата, так неужели сейчас нет у меня
дальновидного умысла? Все им стало ясно: Николай чудаковатый родной племянник
первого секретаря Обкома, члена ЦК, и в этом вся разгадка моей якобы глубокой
тайны!
А я сама хотела ее разгадать: выспрашивала его, выпытывала
все о нем, и душа моя становилась все ровнее. Нужна я ему была как воплощение
его мечты, для обретения такой радости, что бывает только в сказках. А моя
душа, моя натура — это раз и навсегда данное ему удивительное средство для
того, чтобы сказка стала былью…
А дальше случился в полном смысле слова водевиль. Опять
сидел он вечером с нами за столом, пил чай с вареньем, держал Максимку на
коленях: тянулся малыш к мужчинам. В это время раздался звонок, один, другой,
третий. Мать пошла открывать дверь и вернулась очень даже растерянная: позади
нее стоял Олег. Он ступил в комнату и вынул из-за спины богатый, пышный,
просто-таки великолепный букет цветов, и вся комната заблагоухала.
— Вот, — протянул он мне букет и жалобно как-то
улыбнулся. — Сдаваться пришел.
Тут случилась немая сцена почти по «Ревизору» — все замерли,
как сидели, а Олег стоял, протянув мне букет. Сквозь густой цветочный аромат
пробился ко мне и еле слышный запах спиртного: взбодрился Олежек для храбрости,
а ведь никогда прежде в дружбе с зеленым змием замечен не был.
И встает Николай и спокойно принимает у Олега из рук цветы и
по-хозяйски кладет их на стол, а потом берет его за шиворот и одновременно
другой рукой за штаны сзади и ведет к двери, приговаривая:
— Занято, приятель, забито! Привет! — и хочет
Олега выставить вон. Но тот очнулся от короткого шока, повернулся и в дикой
обиде, забыв напрочь об интеллигентности, врезал обидчику в глаз. Тот ответил
под-дых кулаком. Что тут началось! Я кинулась между двумя петухами, которые
стремились, у друг друга до рожи, до рожи добраться, Максимка заревел, мать
закричала, отец заорал, чашки со стола посыпались, кошмар!.. Крик, шум, гам,
соседи, милицейский патруль, машина с решеточкой, и я для объяснений
сопровождаю в этом кузове буянов, которые и здесь стремятся до рожи добраться.
Протокол: один хулиган выпивший, другой проживает без прописки; их холодная
ночевка в камере, бессонная ночь у нас дома, штрафы, сообщение руководству
ЛИТМО о безобразном поведении Олега (прощай доценство!), суд над Николаем,
который задрался с милиционерами, применив армейские приемы. Приговор: два года
отсидки… Последние его слова после зачтения приговора были обращены не ко мне,
а к Олегу: «Выйду, я тебя, гада, достану!..»
