Грузинский тост
В этих «историях» (ремесленных, поверхностных изложениях
священной истории. — Ред.) своеобразие и глубина Библии положены на
прокрустово ложе поверхностного школьного богословия, вследствие чего одни
существенные детали текста опускаются, другие представляют в превратном виде, и
в результате повествование лишь скользит по поверхности нашего внимания,
совершенно не задевая нашей мысли.
Богослов С. В. Троицкий. Из трактата «Христианская философия
брака»
— Ой, как зуб болит!
— А ты йодом прижги.
— Прижигал, не помогает. Ой!..
— А ты положи туда ватку с валерианкой.
— Клал, не помогает! Ой!..
— Худо твое дело. Я в таких случаях ложусь дома с
женой, и все проходит. Слушай, а твоя жена дома?
Слиясь в одну любовь, Мы цели бесконечной единое звено. И
выше восходить в сиянье правды вечной Нам врозь не суждено.
А. К. Толстой
О, Господи! Вот утром спешно выходит, едва ли не выбегает из
своего подъезда женщина. Ей за тридцать, она волочит за руку свою
непроснувшуюся хнычущую дочку, которую надо успеть сдать в детсадик, другой
рукой она взашей толкает сына, чьи сосредоточенные том-сойеровские глаза
свидетельствуют о явном намерении увильнуть от первого урока с контрольным
опросом за четверть: этого гиганта мысли следует внедрить в здание школы до
звонка на зарядку, назад ему не дадут ходу уже дежурные в дверях. Потом эта
мать двух детей от двух прежних мужей должна бегом- бегом домчаться до
остановки трамвая и втиснуться в переполненный вагон, который, слава Богу и
водителю-ветерану, будет тик-в-тик успевать к месту работы, чтобы дежурный на
вахте не поставил свой крошечный крючок против ее фамилии (что чревато
существенным спадом квартальной премии). Далее — служба с ее полезными, а часто
— бессмысленными делами и обеденным перерывом, который семейной женщине
предоставляется не для отдыха и восстановления сил, а для гонки по близлежащим магазинам,
чтобы навьючиться по мере всех сил и возможностей, потому что в час пик, после
работы, эти походы дадут гораздо меньший КПД на единицу времени. Потом — с
авоськами, а в последнее время — с тяжеленным, хоть и модерновым рюкзачком за
плечами — в детсадик, где доченька сидит в числе еще неразобранных последних
детей с недовольной сим обстоятельством воспитательницей, и я Александру
Яковлевну хорошо понимаю: хоть до конца ее законной смены остается еще полчаса,
но в магазинах-то с этим не считаются. Отдаю ей один из своих пакетов молока и
бегом-бегом домой, а уж там всех немыслимых хлопот полон рот до самого отбоя.
Одним словом, вполне можно было бы применить ко мне горькую и жесткую в своей
ясности формулу, которую столь памятно для миллионов подобных мне женщин вывела
когда-то в журнале «Работница» Раиса Елагина: «Я — вьючно-сумчато- ломовое
существо среднего рода, по своим технико-эксплуатационным характеристикам
предназначенное для героических трудовых свершений на ниве промышленности,
сельского хозяйства, просвещения, здравоохранения, торговли и бытового
обслуживания, а также в промежутках между всем этим вполне пригодное для
производства детей».
Да, все точно! Но почему же от сослуживцев — в том числе и
женщин! — я не устаю принимать комплименты своему распрочудесному внешнему
виду? Почему не один уже мужчина (в том числе и тогда, когда они думают, что
находятся вне зоны дамского прослушивания) говорит, что внутри Анастасии как
будто волшебную лампочку ввернули? Вообще, для наших факультетских и кафедральных
мудрецов, искони убежденных в том, что я все свои якобы иррациональные, с точки
зрения других, поступки совершаю, гениально просчитав их материальные
последствия посредством ЭВМ на десять и более шагов вперед, наступили тяжелые
времена. В самом деле: молодой муж — практически доктор наук — с великолепными
международными перспективами, вальяжный и представительный, двое детей у тебя —
так держись за него руками и ногами! И бросила его ради безродного старика чуть
ли не на двадцать лет старше нее, сухощавого, не видного собой, чуть ли не ниже
ее росточком (это — напраслина!), у которого всех-то богатств — военный китель
со следами споротых после дембеля погон!.. И при этом — тетка явственно вся
изнутри светится, чего раньше уж точно не было, мы же ее со студенческих ногтей
помним. Чудеса в решете, «це дило трэба розжуваты…»
До меня даже дошли напетые мудрецами в курилке скабрезные
строчки из водевиля прошлого века: «Хочу быть под полковником, хочу быть под
полковником, под хочу быть полковником». Жуйте, милые, жуйте, пойте, милые,
пойте, а я вспоминаю: как-то утром все же не успела я из детсадика к своему
штатному трамваю добежать, удалился он на моих глазах. И замахала я руками
пробегающей мимо импортной машине, не глядя на «контингент», ее населяющий, уж
очень не хотелось крючок в списке получить. Дверца отворилась, я плюхнулась на
свободное место сзади, и красавица-машина сразу быстро двинулась. Прежде я
мысленно воскликнула бы: «О, Боже!» — в ней сидело четверо выходцев из другого
мира, из ада, может быть, рэкетиры со своей разборки или дельцы наркомафии:
гладкие, циничные, жестокие, молодые, очень чем-то похожие друг на друга, хотя
разной внешности и роста.
— О, какая девочка досталась нам с утра! — едва
заметно, с намеком улыбнулся водитель и дал газ, не спрашивая, куда мне нужно.
Собаки и злые люди отлично чуют эманацию страха, исходящую
от жертвы. И, думаю я, до чего же внутренне удивились мои «попутчики», когда я
спокойно откинулась на мягкую спинку, затворив глаза, и улыбка непроизвольно
раздвинула мои губы! Своим обостренным чутьем они тотчас уловили, что эта
улыбка никакого отношения ни к ним, ни к данной ситуации не имеет. Уловили и
смешались, потому что столкнулись с чем-то им непонятным, напрочь выходящим из
круга их действительности. А я вся была в своей любви. В Любви.
Немного расслабившись после гонки за трамваем, я открыла
глаза и сказала:
— Благодаря вам и провидению, теперь без премии не
останусь, галочку за опоздание мне не поставят. Если можно, через квартал
поверните направо. — А если нельзя? — спросил один, но без неодолимой
наглости. А другой со спокойствием несоразмерного превосходства задал мне
вопрос, как бы снизойдя ко мне. — И велика ли твоя… ваша премия? —
Сто пятьдесят процентов от оклада. — А оклад? — Как бы это сказать:
скажем, три прожиточных минимума. Полчаса работы для меня, —
снисходительно сообщил водитель, плавно, мастерски поворачивая, куда мне было
нужно. — Час или месяц, ребята, в этом ли счастье? — засмеялась я.
Видно, давно, со времен еще пионерской или комсомольской юности никто не
называл их «ребята». Видно, давно не слыхали они доброго смеха. Видно, давно не
встречались в своем антимире с безразличием к деньгам. Видно, было и еще
что-то, что сдерживало их, непонятное им, а меня охраняло.
— А в чем же счастье-то? — Спасибо, мне здесь
выходить. В чем? В солнышке, в том, что есть добрые люди, вроде вас, готовые
помочь другим. В здоровье. В чистой совести.
Роскошная машина мягко затормозила у подъезда института как
раз тогда, когда в него вливалась густая толпа преподавателей и студентов.
Разумеется, это явление было всеми замечено. Еще более было отмечено, как
сидевший справа спереди ослепительно-современной двухметровый красавец весь в
многотысячном прикиде вышел, чтобы открыть мне дверцу и поддержать выходящую
под руку.
