— Кто? — Открой, Анастасия, это я. — Кто
«я»? — Я, Николай. — Какой Николай? — Ну, и память у тебя!
Николай, тот самый. Или у тебя за это время много Николаев перебывало?
Бог ты мой, «тот самый»! Отсидел и вернулся!.. Сколько же
можно уголовников на мою бедную голову посылать подряд?.. Я невольно
перекрестилась и открыла дверь. Да, это был далеко-далеко не супермен Саша:
передо мной в черном ватнике стоял худой, просто-таки тощий мужчина с редкими
волосенками неопределенного цвета на непокрытой голове. За плечами висел
полупустой повидавший виды «сидор» столетнего, наверно, возраста, кирзовые
сапоги были в несмываемой известке. Ничто в его подержанном облике не
напоминало образ того цветущего самонадеянного припарадненного юнца! Но глаза!
Его горящие фары я узнала сразу. Если они и изменились, то только в сторону еще
большей напряженности взгляда, едва ли не сумасшедшего.
— Ну, здравствуй, Анастасия. Давно я тебя не видал.
Дозволь войти?
Я посторонилась:
— Давно и я тебя не видела. Лет пять, почитай? (Ох,
нехорошо у меня было на душе! Но я вспомнила, как бодро вела себя в той
люкс-машине с четырьмя «модерновыми» юношами, и решила настроиться на ту же
волну.) Входи, раздевайся, гостем будешь.
— Одну тысячу девятьсот двадцать шесть дней я тебя не
видел. — Он вошел, сбросил на пол рюкзачок, на него скинул ватник, рядом
поставил сапоги и остался в дырявых носках; не стиранных судя по запаху,
наверно, последние девятьсот двадцать шесть дней. Это его полное невнимание к
тому, как я, женщина, должна отреагировать на закисшую вонь, надо сказать,
сразу породило холодное, внутренне жесткое отношение к нему.
Я жестом пригласила его в гостиную, распахнула дверь и вошла
первая. Он проследовал за мной, оглядел обстановку, согласно покачал головой
сам себе: все дескать как было, так и осталось. Сел и продолжал молчать. Я
стояла у притолоки, скрестив руки на груди:
— Принести поесть? Чаю? — Садись.
Я села напротив него. Он вперил в меня свой сумасшедший
взгляд:
— Ну так я не первый день у твоего дома ошиваюсь. Видел
уже тебя. — Что же не подошел?
Он помолчал, потом сообщил:
— Интересно мне было посмотреть, как тебя на супертачке
подкатили. Козел, оглобля саженная, цветов кубометр, где уж нам уж!.. Вот я и
ждал, как дальше все поворотится.
— Ну и что? — Ждал, ждал, не дождался. Решил
узнать на месте. — Других дел нет у тебя? — А нет! — он
наклонился ко мне, сверля очами. — Нет у меня кроме тебя других дел.
Никаких. Пойдешь за меня? — О Боже, — вздохнула я. Да мне-то
зачем? — Да хоть краешком глаза увидать тебе, как жил я на нарах, — с
неподдельной тоской промолвил он, — как от воровского закона отбивался,
как срок себе добавил, как в тайге вкалывал. И не было минуты, чтобы ты у меня
перед глазами не стояла. А ты — от борова ушла и к деду подалась. Эх, ты!..
— К какому деду?!. — Да видел я старикана, который
утром от тебя выходил и в окно тебе крикнул, что сегодня снова будет попозже.
Веселая у тебя жизнь, как двор проходной: то один, то другой, то третий в
гостях.
Не знаю, каких усилий мне стоило удержаться, да ведь явно
болен он, и я не сразу ответила: — Я замужем. За очень хорошим человеком. И тут
началось на моих глазах твориться нечто невероятное, будто пошел какой-то
абсурдный спектакль! Но самая большая странность его была в том, что я
оказалась его действующим лицом. Сознание мое как-то отстранение присутствовало
при сем, но было отключено от чувств, будто я здесь и не присутствую, будто я
на все это смотрю откуда-то со стороны, от потолка что ли: он выхватил из-за
резинки носка блистающую острую заточку и вонзил ее в стол:
— Убью! Убью гада! Один раз я за тебя отсидел, теперь
могу и лечь! Тише, — как отсутствующая, как автомат произнесла я, —
детей разбудишь. Страшный блеск лезвия в руках этого безумца парализовал мысль
и волю.
— Что же ты со мной, лярва, делаешь! Я ведь только
тобой и жил, тебя каждую минуту вспоминал! Все преодолел, чтобы вернуться, а
ты!..
— Я тебе ничего не обещала, — так же мертвенно
произнесла я. — А как ты смотрела на меня, когда меня уводили, не помнишь?
Этот взгляд для меня как икона был, как солнце всегда с неба светил! Понятно?
Молчишь, сука, нечего возразить!.. — Приди в себя, Николай… — Сама
приди! Черт с тобой. Живи по своей продажной совести. Не хочешь за меня идти,
так проведи со мной одну только ночь. Только одну! А я всю жизнь ее помнить
буду. Одну за всю мою переломанную жизнь. Неужто одна твоя ночь дороже всей
моей человеческой судьбы? «В себя приди!» — перекривил он меня гнусаво и
захохотал. — А, впрочем, я в тебя приду! Всем, кому угодно, можно, а я чем
хуже?.. — он направил нож на меня. — С ума сошел, опомнись! —
Хватит мне, как бычку на веревочке, ходить за тобой. Концы! Ну, снимай
исподнее, раскидывай ноги, лучше добровольно. Ну!
В его горящих глазах, в искаженном лице не было ничего
человеческого я понимала только то, что он был уже за гранью разума. Видела, но
сознание мое отсутствовало, оно было парализовано ножом, который придвинулся
вплотную к моей шее: все это происходило не здесь и не со мной! Но это было
здесь, и я сидела тут же! Дети спали за стеной, Егор, наверняка, уже ехал
домой, а я здесь… Этого не может быть!
Грубая рука хватает меня за волосы, отгибает голову, заточка
слегка продавливает кожу на шее, зловонный рот впивается в мои губы. Мы
повалились на ковер. Судорожно, жестко, как клещ, он вцепился в меня и заерзал
левой рукой внизу, не убирая в тоже время от горла заточку. И это испытываю я,
гордая Афина-Артемида?!..
— Ты не человек, — прохрипела я. Дальше все было в
тумане, память моя не сохранила ясных подробностей, как вдруг в этой
омерзительной вонючей возне я услыхала его пронзительный стон:
— Нечем чем! — и жалобный крик: — Нечем чем! Нечем
чем! Как же так. Господи?!
Он вскочил, лицо его было искажено. Натягивая брюки, он
рванулся в прихожую. Не помня себя, почти ничего не понимая, я встала и
оперлась о стол. В этот момент в дверь коротко и быстро несколько раз позвонил
Егор: это был его условный сигнал, так он сообщал, что явился и хочет, чтобы я
ему открыла сама. Я стояла, не имея сил ни двинуться, ни что-либо произнести.
Щелкнул замок: Егор вошел в прихожую. Молнией сверкнула мысль: там этот… с
ножом!
— Егорушка! — опрометью метнулась я за дверь… В
коридоре на полу, скрючившись, сидел Николай, на его ногах уже были сапоги, он
сидел недвижно около своего ножа. Над «гостем» в позе вопроса стоял Егор, глаза
его, обращенные вниз, были холодны. Я уже однажды видела их такими, когда мы
столкнулись с юным курящим в трамвае хамом. Что сделал тогда Егор, я не успела
заметить, но бьющегося в спазмах и испускающего пену на полу его увидали все
дотоле безмолвные пассажиры, и нам пришлось поспешно сойти прочь под их
истерический лай…
— Милицию привлекаем? — спокойно спросил у меня
Егор. — Нет! Нет! Нет! — вихрем пролетела мысль о последствиях новой
встречи с милицией для этого бедолаги с ножом!
