Если бы!..
День потек, как обычно: звонки, совещания, визиты
поставщиков, производственников, вызовы сотрудников, летучки, планерки,
просмотр корреспонденции и т. д., и т. п. К концу дня, когда я открыл
кожаную папку «К докладу», куда сотрудники при мне и без меня по взаимному
уговору вкладывали все свои суждения, предложения, замечания, проекты и
здоровую, всегда подписанную критику, я увидел в ней толстый, тщательно
заклеенный конверт без единого слова на лицевой стороне. И хотя я никогда
раньше не встречал конвертов такого формата, сознание молниеносно подсказало
мне: «Алевтина?..» Задумчиво вертел я пакет, честно говоря, страшась его
вскрыть: опять во-всю, по-давешнему, я ощутил сердце. Что тут за новый рубеж?
Ее просьба об увольнении? А как же она? А как же мы?.. Ее обвинительный
вердикт? Очень уж велик. Предложения по делам фирмы? Почему не подписаны?..
Глаза страшатся, а руки делают: взял нож для бумаги и
взрезал спинку конверта. Вынул из него… пачку из многих писем, разложенных по
датам. Раз, два, три-десять! Десять писем, наполненных мелкой вязью ее почерка.
Первое из них несет дату годовой давности… Последнее — вчерашнюю. Я встал,
дошел до окна. Из подъезда группой выходили сотрудники. Среди них падающей
вбок, хромающей утицей двигалась и Алевтина. И опять сердце мое пронзила тонкая
беспощадная игла жалости к этой столь умной, столь красивой женщине цветущих
лет с такой незадавшейся судьбой. И сразу же учуяв мой пронзительный посыл,
Алевтина мгновенно вскинула и повернула голову в сторону моего окна. Не знаю,
что она увидела, но на миг наши взгляды столкнулись, я отпрянул от окна, она
опять поплыла-закачалась вместе со всеми и исчезла за деревьями.
— Убирать можно? — Погоди, Петровна, начни с того
края. — Я не знал, что мне делать с письмами. — А, впрочем, действуй.
Будь здорова, я пошел. Я забросил пакет с письмами в дипломат и двинулся — не
домой, а в скверик, чтобы там на воле прочесть их.
Я читал эту исповедь более полутора часов, и беспокойная
мысль все время точила меня: ну что скажу я Анастасии? Если задержался, почему
не позвонил?.. О Господи, да не хочу я врать, не хочу жить двойной жизнью
нахлебался уже этой отравы! Но не прочитать- нельзя, письма буквально
затягивали своей искренностью, своей откровенностью, силой своего чувства да и
умением выразить это чувство. Я невольно испытал еще и глубокое уважение к
обладателю подобного недоступного мне дара. Мог ли я подозревать о его бурлении
в корректном сослуживце, далеком от литературных кругов? И эта лава любви, истекающая
из огнедышащего вулкана… Уничтожить подобное произведение было мне не по силам,
это было бы святотатством.
Примечание от Автора: Егор передал эти письма мне. По зрелом
размышлении, я решил их опубликовать в выдержках, несколько дальше в этой же книге,
чтобы читатель сам мог судить об истинности или неправильности восприятия их
Егором.
Когда я пришел домой, Настя внимательно глянула на меня: —
Что пригорюнилась, зоренька ясная? — Да вот, пала на землю росой… —
Что случилось, милый? — Некая затычка с некими сотрудниками. Можно, я
поварю пока ситуацию в своем котелке? — Ну, ладно, повари-повари, только
смотри, чтобы не подгорело, трудно бывает потом котелок очистить до бела. Это я
тебе как опытная поваришка говорю. А что насчет поесть?
Я отрапортовал пионерским салютом — всегда готов! — Ну,
тогда ситуация не безнадежна. Вечер завершился нормально, спокойно. Когда мы
легли, она принялась вопросительно перебирать имени моих сотрудников и
останавливаться выжидательно, я отрицательно качал головой, одновременно все
глубже зарываясь носом между ее нагими грудями. Когда она перебрала всех
мужчин, а я, все так же мотая головой забрался уже до самых заветных глубин,
она утвердительно произнесла: — Значит, подгорает в твоем котелке тетка. Это,
конечно, блюдо пикантное. Какой соус предпочитаете?
Ну, уж нет, дорогая моя, бесценная, единственная,
неповторимая! Прижавшись к тебе, желанной и сладостной, как припадал к Гее
Антей, я понял и почувствовал неукоснительно, что обязан охранить тебя от горя
со всей мужской ответственностью. И снова замотал головой! Не в том положении
была Настенька, чтобы ее настороженная интуиция уловила фальшь в моем последнем
жесте. Ложь во спасение — так это называется. Не знаю, как с позиций
абстрактной морали, но с точки зрения спокойствия конкретного любимого
человека, с позиций охранения самых основ ее жизни, я был прав! Прав! Прав! И я
понял тогда до конца: да, на меня свалилась нежданная беда, но ни сном ни духом
о ней не должна ни знать, ни догадываться Настенька. Моя беда — мое и одоление!
Костьми лягу, но Настю свою от укуса ядовитой змеи в самое
сердце защищу! Таково было мое твердое решение, и чувствовал я, что не легко
мне придется, потому что очень уж глубоко пронзила мою душу стрела Алевтины.
Стальная стрела, выпущенная из тугого арбалета моей достойной и уважаемой
сподвижницы по общей работе, человека несчастного и стойкого в своей женской
судьбе, твердого в борьбе за достойное и уважительное место под солнцем, явного
калеки в мире физическом и затаенного прирожденного лирика в мире духовном.
Далеко вошла в меня ее стрела, и наконечник ее был зазубренный. Как извлечь
этот дротик из сердца своего и не истечь кровью, я, по правде говоря, не знал.
Настенька уже ровно дышала во сне, а я все еще бодрствовал, и перед внутренним
моим взором текли строки прочитанных мною писем — одна строка за другой.
Утром в папке «К докладу» лежало еще одно толстое письмо. В
суете и текучке рабочего дня мне некогда было его читать. И поглядывая во время
оживленного диспетчерского совещания на Алевтину, которая по диагонали от меня
сидела побледневшая, осунувшаяся, неделовая, контактная и даже веселая с
сослуживцами, я терялся в сумятице мыслей. Весь многовековой опыт человечества
свидетельствует, выражаясь канцелярским языком, что служебные романы тотчас
становятся притчей во всех языцех и от-чен-но вредят авторитету начальника. А
для меня фирма была не просто местом отбывания, но родимым детищем. Как быть?
Пресечь дальнейшее развитие событий? Вернуть письмо не читая? А, может быть,
там — найденный ею выход? Нет, прочту… А пока ловлю себя на том, с каким
наслаждением смотрю на нее, прямо-таки вбираю в себя это лицо — до чего же
красивое, необычное, впитываю в себя эти круглые плечи, эту высокую грудь.
Правда, внешне ничего подобного не выражалось во взоре, как я понимаю,
достаточно жестком и угрюмом.
Выслушав всех, я подвел итоги высказанным мнениям и
неожиданно для себя, очень спокойно вдруг выдал стратегически необычное
предложение: а не вступить ли нам в деловой контакт с г-ном Берхстгаденом,
главой могучего заокеанского концерна, и не предложить ли ему печатать его
продукцию у нас и распространять ее в Европу? Что дает это ему? Серьезную
экономию средств на зарплате и транспорте. Что дает нам? Новую печатную
технику, которую он нам за это поставит.
Воцарилось молчание. Я с интересом переводил глаза с одного
лица на другое.
— Браво, шеф, — деловито сообщила Алевтина. —
Ей-богу, приятно жить, когда твой штатный генерал еще и реальный генератор,
способный выдавать новые идеи. — Браво, экономист, — ответил я ей в
том же ключе, — это здорово, когда твоя правая рука поддерживает твою же
голову, чтобы не стукнулась об стол. И поскольку любая инициатива наказуема,
предлагаю вам после обмена этими вверительными комплиментами представить мне
технико-экономические обоснования означенного проекта и расчеты для будущего
письма. Срок исполнения — неделя. Все свободны.
