Загрохотали отодвигаемые стулья, все начали
расходиться. — Когда можно будет зайти? — спросила Алевтина
Сергеевна. — К концу дня, пожалуйста. Я остался один, запер дверь и вскрыл
ее письмо — не письмо, а поток любовной вулканической огнедышащей лавы! До
конца обеденного перерыва я ходил по своему кабинету, как тигр в клетке,
ясности в моей смятенной душе не прибавлялось. Ведь этот созревавший где-то на
краю сознания и неожиданно выплывший вперед «Берхстгаден-проект» потребует в
ближайшее же время особо частых деловых контактов с Алевтиной, которая должна
его детально обосновать. Какое уж тут уменьшение встреч? И как случилось, что
он выскочил, будто черт из табакерки, будто кто-то без моего ведома решил сразу
и круто ужесточить ситуацию? Архангелу или сатане это понадобилось?
Когда к концу дня она попросила разрешения войти, села
напротив меня и доложила пункт за пунктом свои предварительные наметки, я только
и мог развести руками: — Железная леди! — Если бы железная… — едва
слышно прошептала она. Наши глаза встретились. Не знаю, почему (видно, крепко
учился в школьные годы) из недр памяти выплыла та фраза Льва Толстого, которой
когда-то восхищался наш литератор: «Много бы тут нужно сказать, но слова ничего
не сказали, а взгляды сказали, что то, что нужно было сказать, не сказано». О,
какая мука и какое наслаждение было вот так сидеть и смотреть — глаза в
глаза!.. Ничего говорить было не нужно.
Она еле слышно простонала, резко поднялась и, безобразно
припадая на больную ногу, буквально выбросилась прочь из двери. А я остался
сидеть больной от принятого коктейля, в котором, как я понимал, сейчас уже были
намешаны не только жалость и уважение. Отсиделся, отдышался, пришел в себя,
постарался загнать куда-то в подземелье настойчиво требовательный, но
неразрешимый вопрос: «Ну, почему, почему нельзя быть и с той, и с этой?» Когда
брел я домой, нога за ногу, то вспомнил, какой выход — согласно легенде — нашел
из подобной ситуации знаменитый американский писатель Джек Лондон. Его будто бы
полюбили две равно прекрасные душой и телом женщины, и чтобы не огорчать ни
одну из них, мучительно терзаясь проблемой выбора, он застрелился. Смею
полагать, что вряд ли подобное решение обрадовало этих замечательных дам,
безусловно достойных его любви. И уж точно, я найду буду стараться! —
другой исход. Анастасия моя любимая, доверившаяся мне, я тебя не огорчу
смертельной болью, сам изгорю, а тебя оберегу…
Так прошла вся неделя. Сценарий был все тот же: письмо с
утра, как наркотический напиток страстной и беззаветной любви, деловая суета,
четкое и образцовое обоснование Алевтиной все новых и новых аспектов моей
стратегической идеи, и — глаза в глаза. Не владея собой, я, принимая от нее начерченную
ею схему взаимодействия с партнером, придержал ее руку. Было полное
впечатление, что ее затрясло от тока, так непроизвольно забилась рука. «Нет,
нет, не надо… — и рванулась к дверям. Вдруг она повернулась и мучительно
спросила: — Ну почему? Почему нельзя?..» Я ответил: «Я не знаю.» И она исчезла.
Конечно же, в другие времена Настя непременно заметила бы,
что со мной творится нечто неладное. Но на благо или на беду она очень
переживала в те дни эпизоды со своими криминальными ухажерами. Чужая кровь,
пролившаяся прямо перед нею (а это могла быть и моя кровь), потрясла ее, и она
полагала, что меня тоже, потому-де мои реакции на мир изменились. Нервы мои
были, как перетянутые струны, и требовалось себя контролировать всенепременно и
постоянно, как разведчику. И вот тут-то и произошел некрасивый, хотя и вполне
объяснимый нервно-менструальный срыв у Анастасии. В один узел сплелось
множество драматических причин и следствий. Я понял, хоть и был во гневе, что
мне следует уйти для того, чтобы не наломать непоправимо дров и разобраться
самому в себе. Бросил в чемодан электробритву, какие-то бытовые мелочи, рубахи
— и ушел.
В те поры мы не торопились обменять две наши квартиры на
одну: нужно было думать о будущем моих детей, неясны были и принципы грядущей
приватизации, проблемы будущей квартплаты и т. д., и т. п., короче
говоря, я предпочитал платить тогдашние гроши за свою квартиру, полагая, что
она как серьезное достояние не есть повод для неясных мне пока экономических
вариаций. И вот я явился в свой пустой дом, где, однако, как в охотничьей
избушке, хранились все минимальные припасы для автономной жизни даже без
хождения в магазины.
Навел кое-какой порядок, приготовил омлет из яичного
порошка, заварил чай — за этой нарочитой механической возней кое-как отогнал
гнетущие эмоции. Но вот выпил чай и остался наедине с собой, со своими мыслями.
И застонал, и упал лицом на кровать; и стал бить кулаком по подушке, и зарычал,
потому что боль вошла в сердце мое, никогда не знавшее дотоле таких жгучих
обручей. И подлинно понял я тогда Джека Лондона из легенды: он уходил из жизни
не от двух равно прекрасных женщин, а от боли своей невыносимой. Ну, нет!
Инфаркта не будет, этого позора я не допущу, расквасить судьбе себя не дам: не
в таких бывал переделках, ордена-то у меня боевые, мужские, честные!.. Я слез с
кровати, постоял на карачках, поднялся, кое-как добрался до ванны. Сначала
холодный душ вразумил меня, потом два ведра на голову почти привели в чувство.
Влез в махровый халат и опять пришел на кухню: выпить кружку крепкого кипящего
чая со столовой ложкой рижского бальзама. «Нет, дорогой Джек Лондон! Не стану я
известием о безвременной кончине огорчать своих любимых женщин! Не уйду я из
этой жизни так просто. Найду выход. Найду!»
Посидел над телефоном: почти до конца набрал Настин номер —
как мне было жаль ее! — и нажал на рычаг. Почти до последней цифры набрал
номер Алевтины, чтобы прыгнуть как в реку с моста, но и тут нажал на рычаг,
положил трубку на место: в таком состоянии я могу наворотить непоправимое. Нет,
Егор, ты мужик, а не импульсивный пацан! Еще раз прошел в ванну, вылил на
голову еще два ведра холодной воды, вернулся в халате на кровать, принялся
читать старый детектив и — уснул!..
Спал крепко, каменно, и это, видимо, спасло меня. Проснулся
без будильника и не мог сразу понять, где я, почему рядом нет Анастасии, потом
быстро размоталась вся лента событий, мятущихся мыслей, вновь полезла в сердце
боль неопределенности. «Стоп! Обрубить всю эту жвачку. Я матерый мужик, а не
гимназисточка нежная. Меня вытянет наверх вся прежняя наработка, не зря же
столько жил, набирался опыта. Кривая вывезет!» — и я нашел в обувном ящике
старые кеды, натянул спорткостюм и переулочками выбежал к Неве. Старый
стандартный маршрут по набережной: сильный встречный ветер, неясный свет
поднимающегося солнца, пролетающие мимо редкие пока авто, рваный ритм бега с
постоянными ускорениями — все это воздвигало как бы охранительный барьер между
сознанием и произошедшими событиями. Надолго ли? Два ведра холодной воды в
ванной и вовсе приглушили бедственные сигналы. Крепкий чай с медом, быстрая
ходьба до офиса с просчетом в мозгу неотложных дел, и вот я у. себя за рабочим
столом — как будто ничего со мной и не было, как будто лишь вчера вечером
едва-едва не согласился с Джеком Лондоном. Ладно, дуба не нарезал,
обстоятельства одолел, это хорошо, теперь надо успех развивать, вводить,
образно говоря, в прорыв свежие войска.
