Потом остепенились мы немного, стали дипломированными
специалистами, получили две комнаты в трехкомнатной квартире. Что я могу
сказать о Томиле? Сил в ней было много: и институт с отличием закончила, и в
полевые экспедиции удачно ездила, и в аспирантуру была своей кафедрой
рекомендована, и поступила в нее, и защитилась с успехом в определенное время,
и в партию вступила еще в аспирантские годы. И еще хочу об ее активности
сказать: она прямо, без обиняков, заявила мне, что обязательно хочет второго
ребенка и что лучше всего, с бытовой точки зрения, рожать его летом. Жена
хочет, значит, дело святое: в определенный ею для зачатия срок десять ночей
подряд мы усердно, я сказал бы, по-деловому, зачинали своего второго и с
задачей справились успешно — через девять месяцев Томила родила дочку.
Проживали мы тогда уже в отдельной двухкомнатной квартире, держали почтенную
няньку Эмилию Иосифовну, жена была преуспевающим кандидатом наук, я молодым
перспективным руководителем престижного подразделения, жить бы да радоваться.
Но исподволь нечто стало отравлять эту радость. Уже много позже, —
размышляя над катастрофой, начало которой проглядел, я вспомнил
малозначительный, как тогда показалось мне эпизод: играя на вечеринке с моими
друзьями, молодыми капитанами-красавцами в очко по-тюремному (со сниманием
какого-либо предмета — одежды или украшения — после проигрыша), она со смехом
обронила: «Я-то и рада бы изменить-сгулять, но только чтобы Егорка при этом
верным мне оставался…» Все засмеялись и я тоже, потому что принял эти слова за
шутку, потому что воспитан был в таком убеждении: люди женятся или замуж
выходят один раз и навсегда.
Еще что мне вспомнилось, когда стал свою жизнь раскручивать,
как пришел я к ним на кафедру, приглашенный на семейный праздник сотрудников 8
Марта, и сидели мы с нею рядом, и поднимали бокалы, и шутили вместе со всеми, и
дурачились. Да вдруг она меня, законного мужа, ударом своего тазобедренного
сустава чуть со скамьи не сшибла, чтобы я незамедлительно очистил место рядом с
нею: как же, появился сам сиятельный ректор и очень внимательно поглядел в ее
сторону!..
И еще что вспомнилось: как встретились мы с нею после
очередной ее поездки в поле, и когда легли ночью в постель, вдруг она ноги
таким образом кверху задрала, какого в нашей с нею долгой практике не бывало. Я
потом понял; научили, хороший семинар она прошла…
И еще вступило в память, как Эмилия Иосифовна неодобрительно
сказала мне: «Мое дело, конечно, сторона, но мне очень не нравится, что в ваше
отсутствие мадам Томила надевает свое самое лучшее узорное белье, душится
самыми дорогими духами и уходит из дома надолго». И опять я отмахнулся от
всего: раз я был воспитан на мысли о единобрачии, значит, и она, думал, так же
мыслит…
Не буду дальше тянуть эту резину; короче говоря, заняла она
важный, пост заведующего кафедрой в свои-то молодые годы и ушла после ряда
хитроумных маневров в жены к самому парторгу всего Института. И дочку с собой
забрала, и остались мы вдвоем со старшим сыном. Не стану рассказывать, как
хитроумно в мое отсутствие устроила она развод, чтобы я узнал о нем лишь месяц
спустя, не буду говорить и о том, как вынудила она меня разменять квартиру и
оплатить этот обмен (хотя ушла в большое, благоустроенное жилье).
Таким вот оказался итог моих первых пятнадцати семейных лет.
Я дал себе слово никогда больше не встречаться с этой женщиной и сдержал его.
Правда, недавно я увидел ее случайно, на поминках общего давнего знакомого, и
ужаснулся. С трудом узнал я в безмерно толстой обрюзгшей старой даме е клочками
ярко крашенных хною волос на голове и с вытаращенными базедовыми глазами ту
молодую и энергичную Томилу, которая была первой моей любовью и матерью моих
любимых детей. И подумал я: да, трудно, тяжко достался мне этот развод, будто
жилы мне тогда перервали, но, значит, так было надо, чтобы судьба увела меня от
чудища, внешний облик которого сравнялся, наконец, с его внутренней
сущностью!.. Так впоследствии я произнес хвалу своей горькой семейной участи.
Что же было после того? Я дал себе зарок — больше сердца
своего ни в чьи женские руки не отдавать! И снял я тормоза со своей машины, и
понесся с горочки без оглядки. Посудите сами: холостой, физически крепкий,
материально безбедный мужчина, непьющий, специалист-военный в возрасте до
сорока — и это при изобилии-то незамужних женщин и девушек вокруг. Но ведь и
замужних, недовольных своим положением хватало. Что тут началось, какое колесо
завертелось! Да ведь завращались вокруг меня действительно хорошие женщины, в
самом деле достойные любви, жаждущие нормального человеческого счастья. А я
никаких различий между ними не делал, может быть, по-своему мстил всему
женскому роду за Томилу и, образно говоря, поехал на упряжке сразу из шестерых
лошадей, да еще нередко менял по дороге коней одного на другого, а точнее —
одну на другую. И сплошь да рядом бывало тогда, что за одни сутки встречался с
двумя-тремя разными красавицами. Я был как оголтелый!
Продолжалось так месяц-два-три, полгода, и начал я
чувствовать глубокое внутреннее беспокойство. Нет, дело заключалось не в
физической усталости достаточно было отоспаться или оказаться в дальней
командировке (где, впрочем, я тоже охулки на руку не клал), как спортивная
форма, извините за выражение, полностью восстанавливалась. Неудобство носило
внутренний характер: добрый человек, не желавший никому зла, я оказался
источником и генератором жестоких бед. Вокруг меня хлестала кровища,
происходили аборты, когда я хладнокровно заявлял трепещущей в ожидании своей
судьбы женщине, что мне ребенок не нужен, а она, впрочем, пусть поступает сама
как ей вздумается. Рушились чужие семьи, творились трагедии, и бывало, что
гордые дотоле женщины зимними морозными ночами сидели неподвижно на скамейке
под окнами моей квартиры или маялись на батарее в подъезде, но я не выходил и
не пускал их к себе, потому что они были в каком-то пустяке виноваты. Одна
молодая, прекрасная в первом чувстве женщина, двадцатипятилетняя машинистка из
моей же конторы, убежала от мучений безнадежной любви, когда поняла, что я не
женюсь на ней, в Норильск, но затем разорвала тамошний контракт и возвратилась
— на новые свидания и на новые муки. И т. д., и т. п.
Отчего усугублялось ощущение серьезного внутреннего неуюта?
От возрастающей тоски из-за тягостного внутреннего сходства всех этих столь
разных, внешне столь непохожих женщин — из-за их сходства в практически
нескрываемом эгоизме. Эгоизм этот, по-разному проявляемый, выражался в том,
чтобы заставить меня служить их интересам, их целям, чтобы впрячь меня в ту
упряжку, которая повлечет каждую из них к ее цели. Я нужен был лишь как
средство. О том, что у меня есть свои цели, свои задачи, свои планы, своя жизнь,
свои вкусы, наконец, своя индивидуальность, об этом не думала ни одна из них:
нет, если любишь, то делай и поступай так, как ей требуется, как ей удобно… Я
не мог не задуматься о том, что и для Томилы был лишь конем, который,
покладисто помахивая хвостом, волочил воз с семейной кладью туда, куда ей было
угодно. И все отпуска, и все культпоходы, и все гулевания устраивались тогда,
когда ей это казалось удобным. Практически всегда все изначальные планы
вынужден был перекраивать я. По доброте душевной я полагал, что долг любящего
мужчины в том и состоит, чтобы потакать желаниям своей женщины, чтобы баловать
ее. Да я и сейчас Так думаю. Но с одним уточнением: настоящие супруги или
подлинно увлеченные друг другом мужчина и женщина должны взаимно потакать желаниям
друг друга. Игра в одни ворота теперь-то я это знаю достоверно — точный признак
душевной неразвитости и эгоцентризма.
