Понимаю, что женьшень, возможно, окажется в вашей районной
аптеке на положении препаратов из мускуса, оленьего рога или лососевой икры, то
есть не всегда будет в наличии. Но тут как раз можно не огорчаться, потому что
у нас в стране к счастью, прописано и произрастает много его родных братцев:
золотой корень, элеутерококк, китайский лимонник. Я бы настаивала их так:
восемьдесят грамм корня на поллитра водки. Уже через две недели можно принимать
настойку капель по десять-пятнадцать в чай раза два-три в день, но тоже лишь в
холодное время года и тоже не более, чем по сорок дней подряд, а затем не менее
сорока дней перерыва до возобновления приема. И мужичок твой станет пободрее —
что днем на работе, что ночью в постели, и ты расцветешь, как летом маков цвет.
Однако имеется набор «афродизиаков» еще более доступных, чем
золотой корень (слово происходит от Афродиты, богини любви, по-римски —
Венеры). На первое место во всех странах ставят корень сельдерея в любом виде —
в сыром или варенном или настоенном, и даже зеленушка его, накрошенная в еду,
повышает мужское вожделение. Добрая слава из древности идет и о красном луке,
особенно если поджарить его вместе с желтками куриных яиц. От Овидия до
сегодняшних дней лук с яичницей пользуется прочной репутацией верного
стимулятора мужской активности.
Морковь, петрушка, укроп, грибы — зонтики и веселка, щи из
крапивы, тыквенные семечки, лепешки из проросших семян пшеницы или ржи — все
это наше Родное, исконное, подножное. Ежевика, калина, рябина — тоже добрые
твои пособники в борьбе за энергичного мужа. Хлопотно все это собирать и
готовить? Конечно, нет слов. Но когда видишь, какой чудесный эффект твои
хлопоты даруют любимому человеку, то труд этот — только в радость. Да, я знаю,
что в некоторых случаях врачи подбирают эректоры и эффект от них хорош. Но
попробуем сначала справиться своими силами.
А теперь расскажу я о таком приеме повышения и сохранения
мужской активности, которого не знают записные сексологи, а жаль! Действия эти
может осуществлять и он сам, но, честное слово, ему будет приятно твое
ассистирование или даже ведущая роль.
Что требуется? Ванна, в которую он вступает нагой, и душ на
гибком шланге. Включаешь воду столь горячую, сколько он может терпеть, и паришь
ею его яички, осторожно придерживая их рукой, и в течение двух-трех минут
доводишь их буквально до темно-красного цвета (осторожно, конечно: в данном
случае крутые, как говорится, яйца тебе ни к чему!) Затем переключаешь воду на
максимально холодную и тоже, по возможности, не менее двух минут яички его
заледеневаешь. Когда терпение его кончается, берешь грубое махровое полотенце и
насухо — бережно и крепко — всю его аппаратуру растираешь: до полного тепла и
даже жара. Это еще не все: берешь ватку смоченную эвкалиптовым или пихтовым
маслом, отжимаешь ее и слегка- слегка натираешь ею яички. И так — несколько раз
в неделю или хотя бы три- четыре раза в месяц. Вот уж тогда потенция его
постоянно будет чуду подобна, вот уж тогда, жена, ты вволю насладишься и
нагордишься созданием рук своих! И тогда поймешь ты смысл анекдота еще моих
времен, который ведет свое начало из подлинного эпизода времен первой мировой
войны. Слушай: одна баронесса с благотворительной целью посетила госпиталь
раненых офицеров. Переходя из палаты в палату, она осведомлялась, кто куда
ранен, выражала соболезнование и оставляла несчастному крестик или иконку.
Подойдя к одному офицеру, который лежал отвернувшись к стене, она спросила у
него, куда он ранен, но он промолчал. Чтобы не возникла заминка, сопровождающий
врач шепнул ей на ушко, в какое именно неловкое место ужалила вражеская пуля
доблестного воина. «Боже мой! — сильно взволнованная, вскричала
баронесса. — Но я надеюсь, кость цела?» И тогда дотоле безмолвный офицер
обернулся к ней и воскликнул: «Браво, барон!..»
Так пожелаю и тебе, подруга, до зрелых лет прожить с
искренним убеждением в существовании у твоего мужа кости там, где обычная,
тривиальная анатомия ее наличие отрицает. Дерзай! В твоих руках и его радость.
(Надеюсь, Автор, мои анекдоты не сбили твоего темпоритма?!)
А что касается постельной и прочей техники любовной ласки,
то пособий здесь — миллион, от древности до наших дней, не ленись, осваивай! Но
только помни: почти ничего эта механическая технология не стоит, если не будешь
ты в свой интим душу человеческую, увлеченную, женскую, огненную вдыхать!
Новая песнь песней
Письма Алевтины
Глава без эпиграфов
Егор не мог хранить у себя дома эти письма. И уничтожить их
тоже было невозможно — все равно, что предать мучительной смерти живое,
доверившееся тебе существо. Такое зверство опустошило бы душу убийцы. Оно не
прошло бы безнаказанным и для нас, потому что мы, люди, показали бы Мирозданию
(или Богу, или Высшему Разуму, или Абсолюту, или Вселенной, или Космосу), что
мы — недочеловеки, с которыми и общаться-то следует, как с нелюдью. Егор отдал
эти письма мне. Их очень много — толстый пакет листиков, исписанных мелкими
буквами. Почти навыборку я отчеркнул в них отдельные абзацы, чтобы только
намекнуть, показать, через какие немыслимые испытания довелось пройти
прототипам этого повествования, какие испытания сплошь да рядом выпадают на
долю едва ли не каждого из нас.
Итак, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Зачем бедной девушке с виноградников мудрость, если она
любит Соломона? И зачем Соломону его мудрость, если она любит его?
Я тебя люблю. Я думаю, что это — моя «охранная грамота». В
этом году перечитала раннего Маяковского. у него есть: любовь — это сердце
всего, без нее — прекращается жизнь (примерно). Я тебя — люблю. И потому живу.
Так было, так есть. Пока живу — люблю. И в этом — все: смысл жизни моей, и
солнце мое. Я люблю. И религиозно веруя, под бой новогодних курантов буду
шептать свою молитву — во имя твое. И думать — о тебе. И желать счастья сначала
— тебе. Потом — родителям. Я тебя люблю, и все лучшее — пусть будет тебе.
Я люблю тебя, Егор! Я люблю тебя! Невозможное, дурацкое,
мучительное, счастливое существование. Все, что делаю, все, с кем общаюсь — все
и все где- то в стороне, потому что есть ты, и я люблю тебя. И радуюсь каждому
новому листочку, каждому штриху так стремительно наступающего лета, такой… не
скучной, всегда неповторимой — погоде. И — такое равнодушие к себе, к своей
жизни вообще. И всегдашняя тяжесть от этой «понарошной», ненастоящей жизни, от
ощущения ее временности, непрочности, ненужности: я же тебя люблю! И — никогда
— не посмотреть себе самой в глаза — честно, не признаться в том, что — знаю,
понимаю все про себя и про тебя: потому что — люблю тебя! И — вопреки этому,
радость: да есть же ты у меня, и так тебя — много!
Когда думаю о тебе, говорю с тобой, у меня прежде всего
выговаривается это: родной мой. Говорю-то — без тебя — уверенно, а пишу и
робко, и побаиваясь тебя… ну, не рассердить, не вызвать твой протест, что ли.
Знаешь, а я все время себя ловлю на чувстве боязни. Может,
это все не от того, что ты очень уж меня запугал (я люблю тебя, тебя люблю,
Егор!), а от моего трезвого взгляда на себя и на свои (мои) поступки: вечно
меня не туда занесет, извечно я-то за собой вину ощущаю. — Наверное, это
исконно русская черта, отлитая в: «На Д воре шапка горит», «Чует кошка, чье
мясо съела» и т. д.
