Сошел снег, и была немножко весна, а сейчас опять — осень, а
я все равно тебя люблю, и ничего мне не впрок, я только чувствую, что я люблю
тебя все сильнее, хотя это уже — ересь: сильнее — нельзя.
Спроси меня: как живешь? Самый полный ответ будет: люблю
тебя. Я люблю тебя — и это моя жизнь.
Мне вот иногда хочется: взял бы ты какой-нибудь скальпель,
провел по груди им да и освободил от того, что болит. Может, вылетела бы
душа-то. Только — чтоб перед этим ты меня поцеловал. И не скромно, не тихо, не
осторожно! Так ведь не поймешь-то. А я просто тебя люблю. Да ты — не думай, я
тебе правду говорю, что я — счастливейший человек. Чего бы я тогда ходила и
улыбалась! Мне б только — до твоего рукава — дотронуться.
Я не знаю, может, это такое воздействие на меня времени
года, настроения природы — все белым-бело, а я живу: «Егорушка, мой родной» — и
засыпаю, и просыпаюсь, и весь день — это. Когда одна — улыбаюсь, потому что мне
хорошо. Очень я сомневаюсь, представляешь ли ты что я вот так — с тобой, что
вся моя жизнь до краешков и чуть выше — наполнена тобой.
Сегодня я чуть. поняла, почему я тебя так люблю. Сидела в
одной крохотной комнатушке, где было два зеркала — одно напротив другого. И,
если смотреть в одно, — получалось восемь меня да еще я — не в зеркале —
всего девять. Их, оказывается, много — во мне-то, вот и простое объяснение
благодаря этому зеркальному эффекту.
Нет, Егор, все равно ты не представляешь себе, как наполнено
мое существование — тобой, как много тебя — у меня. Перечитать — стыдно:
беспомощно, не передающе и капельки того, что есть. А присутствие твое здесь,
рядом, ощущаешь так, что вот протяни руку — и дотронешься до твоей руки,
потянись чуть — и губами — до виска твоего. Я тебя очень люблю. Совсем. Больше
— нельзя. Можно иначе: разумнее, глупее, добрее, ожесточеннее, всякие крены
могут быть — только больше — не бывает.
Кто там — в небе, кто — в руках: синица или журавль? Хочу
тебя — в руках. Не положено! Пусть в небе, в космосе, в другой галактике, где
угодно! И ничего не надо в руки. Я тебя люблю.
И все-таки это правда — чудо: живу, не умираю. Интересно!
Так люблю — и вдруг живу — без тебя! Тебе это не понять — моего удивления, ты
не представляешь и малой части того, что меня сжигает.
Как быстро прошел год! Ни лета, ни осени, кажется, и не
было: сразу декабрь, потом март, апрель. И был только ты, весь год — наполнен
одним тобой, и все трудное — мимо, осталось только счастливое.
И ты рядом, я держусь за твою руку, и если закрыть глаза и
снова открыть, потрясти головой, даже укусить себя — все равно ты не исчезнешь,
ты — вот он, ты — есть — мой самый-самый человек, мой такой любимый человек.
Я люблю тебя! — это и счастливо, ликующе, это и обидно
(а как же иначе, разве иначе — возможно?!), это — и как жалоба — я не могу
больше так, ну один глоточек, один вдох!
Я люблю твое мужицкое лицо, я люблю твою голову, я люблю это
нечто, растущее на твоей голове (Господи, когда я вижу что-то похожее — как я
потом не скоро прихожу в себя!), я люблю, как ты говоришь, я люблю твои
интонации, я люблю твой несокрушимый настрой, я люблю то, что зовется
Егором, — во всей совокупности телесно-психически-эмоционально-
мировоззренческих и прочих всех компонентов. Я люблю тебя. И это — моя боль, и
это — такая моя радость! Невыносимо — ну, правда, Егор, — так долго, так
безнадежно — жить без тебя. И — какое счастье знать, что ты есть. У меня есть
ты. И я люблю тебя.
Я всегда боюсь, что ты вот уберешь меня от себя — и
насовсем. Так страшно! Сразу — небо низкое, облокотившееся на крыши соседних
пятиэтажных домов. Тяжелое, вязкое — в таком небе — не полетаешь, рукой не
взмахнешь. И в голову всякое лезет! И воображение так услужливо подсовывает мне
меня в самом дурацком свете! Нелепом, действительно, чучельно-недвижном,
омертвевшем. Улыбнись мне, а? Я совсем тебя люблю. Ты — умница, ты сильный, все
у тебя будет хорошо, только — пусть и я у тебя буду, ладно? И давай меня ты
въяве увидишь, ая-тебя, а? Ну давай, Егорушка?
Нет, Егор, в такую мечту и поверить-то не могу: ты — рядом,
и не надо на часы смотреть, и не надо себя виноватой чувствовать за то, что еще
пять, еще десять минут около тебя задержалась. Прижаться к твоей руке и знать:
и сегодня, и завтра, и еще послезавтра это будет. И ты будешь всегда. Я,
наверное, в это никогда не поверю. Так не бывает. Я бы сказала, что такое не
перенести — можно сойти с ума, но не уверена, можно ли в применении ко мне
такое сказать. Я люблю тебя, Егор. Люблю и все.
Ты не сердись на меня. Я не виновата, что я тебя люблю. Это
ты — такой, ты сам такой, что я не могу тебя любить чуть-чуть. Я не виновата,
что атомы во мне так расположены, это они организовали эту дурацкую мою
направленность на тебя. А что я поделаю — не кубики ведь, не перестроишь. Вот
плесни мне в душу бензином, подожги — все выгорит, отболит — и начнется
сначала. Я очень тебя люблю.
А вообще — так кто-нибудь еще живет? Там, где было сердце
(кстати, как оно у тебя?), все саднит. Постоянное состояние тревоги. Ясное
осознание безысходности, безнадежности. Всегдашняя тяга к тебе. И это —
уживается во мне с ликующим состоянием: у меня есть ты (ты у меня есть — и это
не моя фантазия), и я — счастливейший человек, и чем больше я тебя открываю —
тем больше я тебя люблю, ценю, уважаю и т. д.
Я думаю — если бы не сблизились и еще год, и два, и пять —
это бы ничего не изменило в моем к тебе отношении. Потому что-чтобы ты ни придумал
для меня, даже самое-пресамое, мне уже ничего не страшно: пусть будет и новое,
и неожиданное, но я «старым» в общем-то, к моему «новому» подготовлена. И какой
бы ты стороной ни поворачивался — я только острее чувствую, как люблю тебя.
Боже мой, Егорушка, и до чего же я счастливый человек! Я тебя «восстанавливаю»
из твоих нескольких предложений на работе: по пунктиру — и счастливо улыбаюсь —
все никак не привыкну, а времени-то второй год пошел!
Ты улыбнулся мне в четверг, а сегодня — суббота, а я все улыбаюсь,
и мне — так спокойно! Да нет, это — не ровно-гладко, мне такое — не
свойственно. Но — не тревожно. А еще знаешь, что? Вот ты как-то сказал: «Если
Бог даст». А он ведь, собственно, ко мне очень даже добр. Ведь подтолкнул меня
— к тебе! Куда уж больше! Я тебя люблю.
Ты не думай, я не привыкла к тому, что — люблю тебя, я это
ощущаю постоянно, физически — и всею собою, и — конкретно сердцем, и — душою,
которую я чувствую как совершенно осязаемое, не как дух. Иначе, откуда бы
постоянное ощущение этой «пронзенности», раны — насквозь. Что изменилось, так
это реже теперь восторженное состояние, когда — захлестнет пронзительное
счастье от понимания: я люблю тебя. Бывает, что и улыбаюсь, и где-нибудь на
улице твержу тебе, себе — про это. Что говорить- то? У меня привычный жест:
правая рука — вперед и чуть вверх — дотронуться до твоей щеки. Это еще куда ни
шло. А в эти дни я все время чувствую, как бьется твое сердце, потому что ты же
— рядышком, и твоя грудь совсем- совсем плотно прижимается к моей. Как больно!
Как сладко! Я очень тебя люблю. И во мне постоянно такое порочное да не желание
— необходимость! — лицом, губами припасть поочередно к каждой твоей
частичке, от головы до пальцев ног. Так — лсиву. Смысл, понимаешь ли, жизни — в
этом. Смешно, ага? Аж до слез.
