И вот — в сорок лет заболела чахоткой, а в сорок один свезли
ее на кладбище» («Урал», 1982, № 11).
Патриархальная иерархия предполагала главенство мужчин над
женщинами, старших над младшими. От женщины зависел порядок в доме,
благополучие скота, помощь в полевых работах, сохранение урожая, выделка
тканей. При таком количестве дел и обязанностей она отнюдь не была бесправной и
безголосой в решении общих дел, более того, именно она являлась блюстительницей
домашних, семейных и нравственных устоев. Основной блюстительницей также и
религиозных устоев, а ведь религиозность в деревенской Руси всегда была весьма
своеобразной: выражаясь по- современному, ее можно было назвать «космической»,
а по-старому — непрерывно связанной с вековечным доисторическим язычеством. Да
и как могло быть иначе: весь ритм жизни подавляющего большинства населения
России (по переписи 1897, в деревнях проживало 85 %) был неразрывно связан
с солнцеворотом, с чередованием времен года и непременной сменой занятий,
порождаемых севом, взращиванием, уборкой и переработкой плодов земли.
Крестьяне держались за общинную жизнь и после реформы
1861 г. (тому было много причин) и, следовательно, семейные традиции и
семейная иерархия, и общие основы отношений «М» и «Ж» в России в силу своей
огромной инерционности практически нерушимые дошли до крутых революционных событий
1917 года, когда рушилось все и вся.
Да ведь рушилось только сверху. Все это было не более, чем
рябь на поверхности океанической толщи. Гуманистические идеи великой русской
литературы и искусства, по которым мы привычно определяем сложившиеся будто бы
во всем русском обществе передовые этические нормы, на самом деле были
передовыми воззрениями чрезвычайно тонкого слоя духовной элиты, к народной
массе практически отношения не имевшие. Да, казачка Аксинья Астахова умела
любить и чувствовать не менее сильно, чем дворянка Анна Каренина, но Гришка
Мелехов не имел никаких прав защищать Аксинью от зверских побоев ее законного
мужа и хозяина Степана, и мир-то был на стороне Степана!
И уж если гуманистические заветы и духовные прорывы Пушкина
и Лермонтова, Толстого и Достоевского, Чехова и Максима Горького были в стороне
от того громадного течения, которое определяло реальную нравственную жизнь
реальных десяткой и сотен миллионов россиян, то какое «воздействие» могла
оказать на нее золотушная сыпь, которая подчас появлялась кое-где на заборах
послереволюционных городов? Конечно, можно было во Владимире, скажем, в 1918
году издать такой-то декрет: «Каждая незамужняя женщина, начиная с 18-летнего
возраста, объявляется достоянием государства и обязана зарегистрироваться в
Бюро Свободной Любви, где мужчины в возрасте от 19 до 50 лет могут выбрать себе
женщину, независимо от ее желания», но что это меняло в жизни и быту народных
толщ? Разумеется, можно было в том же 1918 году издать в Кронштадте и
распространять, например, в Саратове и Вятке «Декрет об отмене частного
владения женщинами» (п. 1: С 1 марта 1918 года отменяется право частного
владения женщинами, достигшими возраста от 17 до 32 лет. Примечание: Возраст
женщины определяется метрическими выписями, а при отсутствии оных документов
квартальными комитетами по наружному виду и свидетельским показаниям… и
т. д. вплоть до п. 19: Все уклонившиеся от признания и проведения
настоящего декрета в жизнь объявляются саботажниками, врагами народа и
контранархистами), однако все это отлетало от устоев традиционной морали, как
дробь от брони, разве что кое-где щербина на краске оставалась.
Несколько более серьезной ситуация становилась тогда, когда
за дело брались не кудрявые башибузуки, опоясанные пулеметными лентами, а профессиональные
мыслители в штатском. Вот некоторые существенные выписки из большого труда
«Революция и молодежь», изданного в 1924 году Коммунистическим университетом
им. Свердлова, в котором опубликована монументальная инструкция «Двенадцать
половых заповедей революционного пролетариата»:
«Чти отца» — пролетариат рекомендует почитать лишь такого
отца, который стоит на революционного-пролетарской точке зрения. Других же
отцов, враждебно настроенных против революции, надо перевоспитывать…
«Не прелюбы сотвори», — этой заповеди часть нашей
молодежи пыталась противопоставить другую формулу: «Половая жизнь — частное
дело каждого», «Любовь свободна», но и эта формула неправильна. Наша же точка
зрения может быть лишь революционно-классовой, строго деловой…
Как видим, поход против традиционной морали направился через
опровержение библейских заповедей, через попытку замещения старых религиозных
норм подобием некоей новой этики. Если бы дело ограничивалось только подобными
словоизвержениями, вряд ли что-либо изменилось бы хоть на йоту в личностных и
семейных отношениях наших сограждан: в несоизмеримых весовых категориях,
образно говоря, бились здесь бойцы, и периоды инерционного разгона были у них
также несоизмеримы: тысячелетие, с одной стороны, считанные годы, с другой. Но
в дело вмешалась решающая сила: полностью переиначенный экономический уклад!
Крушение это, с одной стороны, было очевидным: переход
деревни на единоличную, а затем колхозную собственность и бурный процесс
индустриализации подобно гигантскому многолемешному плугу перевернул воистину
залежные пласты общинного мироустройства. Женщина обрела юридическое
равноправие, а с годами — и фактическое, то есть стала в ряде случаев
зарабатывать больше, чем ее поилец, кормилец и защитник, в ряде случаев она,
экономически независимая, жестко могла сказать: «Вот тебе Бог, а вот — порог!»
Подавляемая веками энергия, опирающаяся на жизнестойкость и упорство характера,
привела к экспансии женщины в науку, медицину, культуру, инженерию, педагогику
в такой мере, что во многих случаях процент женщин, работающих в такой-то и
такой-то извечно, традиционно мужской сфере приложения труда значительно
превысил процент мужской.
В сочетании с той аномальной системой оплаты труда, которая
повсеместно утвердилась в СССР, мужчина, как правило, утратил способность
единолично содержать семью и в качестве главы семьи в связи с этим упустил
экономические вожжи поддержания своего незыблемого авторитета.
В эти драматические рассуждения о взаимосвязи экономики с
отношениями в семье следует ввести еще и подлинно трагический акцент,
определяемый страшным словом «война». Позволю себе привести абсолютно точные
слова на этот счет из повести писательницы (!) Н. Катерли «Между весной и
летом»: «Равные права — это конечно, но ведь тут уже не о равенстве дело идет,
а что муж в своей семье больше не хозяин, а последний человек. Что случилось с
мужиками и откуда бабы такие взялись, что всем заправляют хоть дома, хоть на
работе? И вдруг Вася понял, что случилось. Случилась война, да не одна, а целых
три. И все три, почитай, подряд. Теперь — что выходит? Мужиков поубивали,
остались женщины с ребятишками. Кто главный в доме? Кто самый сильный? Кто
самый умный? Кто защита? Кто все умеет? Мать. Вырастает, допустим, дочь и
выходит замуж. Как она станет саму себя держать в собственной семье? Ясное
дело, как мать, другого она не видела. И не то что обязательно начнет мужа
гонять да покрикивать, просто относиться к нему будет, точно мамаша к ребенку —
учить, свое навязывать, сопли утирать. А он и рад. Поначалу. Он же, бедняга,
только того и ждал, привычный — отца убили, рос с матерью, а теперь вот и в
жене в первую очередь ищет мамку, чтоб заботилась, угождала, нянчилась, а он
нет-нет да и покуражится — как же! мамка-то ведь сироту жалела, обхаживала из
последних сил… Нет, лично Васе и тут жаловаться грех, мать-покойница умная была
женщина, хоть и старалась сунуть лучший кусок, а к работе приучила, вот он
теперь и жене помогает без слова. И в доме мир. А только чего уж там — был
послушным сыном, стал послушным мужем — все и дела. А другой мужик, который
вконец избалованный? Мать-то, известно, простит, а жена еще подумает. И
получается — скандалы, пьянка, драка, развал семьи. И шашни. Ведь, если
вдуматься, отчего на сторону бегают? Не только ради… того-самого, а чтоб отдохнуть
душой, человеком себя почувствовать. Как же! Дома-то он никто, а тут по первому
слову закуска-выпивка, кровать разобрана и по хозяйству ничего делать не надо.
Побегает он так, побегает, а потом, глядишь, бросает жену с ребенком, а то и с
двумя. А что особенного! „Меня мать одна поднимала, ничего, вырос“. Разведутся
— и пошло-поехало: опять безотцовщина, женское воспитание, на столбе мочала,
начинай сначала… Вот она, война, — через сколько лет руки протянула! В ней
все дело, а не в том, что девчонки стали штаны носить, а парни — длинные
волоса, хотя смотреть на это и противно» («Нева», 1983, № 4, с. 79).
