Мы стояли на кухне и глядели друг другу в глаза. Может быть,
это была главная минуты в моей биографии. Женщина, которая вверила мне всю
жизнь, потому что полюбила и поверила, которая гордилась мною и помогала мне
подняться в трудную годину, разуверилась во мне. Она горестно и отрешенно
ждала, пойму ли я ее или начну доказывать свою правоту, убийственную для нее. Я
видел, что ей все равно, буду ли искренен в своем упорстве или оно сокроет
некий тайный горизонт моих поступков. Мы стояли и смотрели друг другу в глаза.
Она была спокойна, ничего кроме глубокой усталости не читалось на ее лице. Это
— я — довел — ее — до такой — апатии? ЕЕ — богиню Артемиду?!..
Я сделал два шага вперед и, не говоря ни слова, —
зачем? — стал перед нею на колени и прижался к ее ногам головой. Она
стояла неподвижно, положив ладонь мне на темя. Потом опустилась на колени и
положила голову мне на плечо. Рыдания начали сотрясать ее тело, мою шею обожгли
ее слезы.
— Господи! Как я счастлива! Он понял, он услышал,
Господи! Какое счастье! Он человек, он не глухарь на току! Господи! У него
открыты уши. Господи!..
Мы стояли на коленях, обняв друг друга. Я убирал губами
горькую соленую влагу с ее глаз, с ее щек, и впервые за многие дни, недели и
месяцы ее лицо стало таким, каким было до моего ухода: сияющим, светлым, с
глазами, обращенными в мир, а не в себя.
Анастасия. Озарение
Почему же, почему же?.. Почему же с какого-то недоброго дня
жизнь у нас пошла наперекос?
Почему на смену буйной радости, которая все могла растопить,
которая могла даже сотворить чудо, как тогда, когда я миром выбралась из
бандитского лимузина, почему на смену ей, чудотворной, пришла тоска, пришел
неуходящий гнет на сердце?.. Раньше я домой летела отовсюду, где была, от
нетерпения чуть ли не задыхаясь. Глаза мои горели, щеки пылали: вот-вот сейчас
я встречусь с ним, с моим Егорушкой, с моим живым дыханием, с любовью
долгожданной, с пламенем всесжигающим, с моим счастьем, с моим мужчиной, с моим
мудрым мужем и огневым любовником, который впервые открыл мне меня, с моим
идеалом человека, который всегда поступал по чести и справедливости, сейчас
встречусь с той моей воплотившейся мечтой, о которой до встречи с ним я даже и
не знала, не думала!.. Так что же случилось, почему я стала возвращаться домой
не торопясь, каким-то внутренним чувством тормозимая, а дома тоже уже не живу,
а существую? Почему я как механическая кукла вожусь с детьми, ровно, без искры,
общаюсь с сотрудниками по кафедре и со студентами, почему избегаю встреч и
разговоров с родителями, которые все-все чувствуют и, знаю, тяжело переживают
мое состояние?..
А Егор, ах, Егор… Эти его бесконечные командировки, эти его
поздние возвращения, когда он думает, что я уже сплю и тихонько ложится сбоку,
чтобы не потревожить меня. И этот его тяжелый непроизвольный вздох, когда он
колеблется, разбудить ли меня, решает, что нет, не надо. Он умученный
отключается, наконец, засыпает, а я… В душе моей все плачет, все кричит, а я
лежу тихонько, будто и впрямь — бревно-бревном, будто я могу спать, когда
рушится долгожданное счастье. Да, поплачу, поскулю, повсхлипываю, а утром
оказывается, что проспала, что детей уже поднял, умыл, накормил Егор, и я
заявляюсь в столовую с запухшими глазами, нечесанная, когда святая троица уже
собирается на выход.
Что же случилось со мной, с нами? Неужели правы те, кто
долдонят, будто счастье быстротечно, будто будни быстро и неизбежно заиливают
ясные озера нашей любви? Да смирилась бы я с этой расхожей мудростью, если бы в
памяти моей, в каждой клеточке моего тела не жило бы то жаркое пламя, которое
горело во мне еще совсем недавно и вдруг принялось затухать. Так почему же все
это сталось-случилось, почему? Почему?! Почему?!!
Какой-то проклятый рок висел надо мной: сглаз ли, заклятие
ли, наговор ли. Ведь все это уже было, было! Пускай не в тех размерах, но было!
Как быстро стало выстуживать когда-то у нас с Ипполитом, а ведь поначалу он был
действительно искренне воспламенен мною. И никто иной, кроме меня самой, в том
не был повинен. А Олег? Ведь я была для него недостижимым образцом женщины,
богиней, но к чему все пришло и достаточно быстро? К пошлым его постельным
романчикам (тьфу-тьфу, не хочу и вспоминать ни его пассий, своих подруг
разлюбезных, ни моих «утешителей», тупых коблов, другого слова не подберу). И
опять же вина была только моя и ничья более! Что же это за проклятие на мне
такое, что за несчастье?!
Да, мне жить хочется, радоваться, любить по-прежнему,
особенно теперь, когда я знаю, что это такое, но, может быть, выше себя не прыгнешь?
Может быть, смириться? Третий раз дается мне этот знак: может быть, должно мне
достать ума и уразуметь смысл троекратного указания перста Божьего? На том бы и
утешиться, да все неймется душе моей грешной, все хочется ей радоваться жизни
во всю ширь, уже однажды изведанную. Отведав сладкого, не захочешь горького, не
так ли?
Я вижу, как подарками своими хочет Егор забросать ущелье,
вдруг возникшее между нами, и подарками не рядовыми, дорогими, даже роскошными.
Сама я его и оттолкнула, оскорбила самое сокровенное в его самолюбии, он ушел
тогда от нас, и надолго. Не знаю, как я пережила эту разлуку, но вот он
вернулся, а пропасть меж нами сохранилась.
Да, виновата я. Но ведь он сильнее меня, умнее, старше,
мудрее! Ведь видит же он, как я страдаю, как дом выстужен, да разве ему самому
хорошо в этом холоде? Нет, он должен все повернуть, ведь он муж мой, я
за-мужем, за кормильцем, защитником, заботником! Если у него на это нет сил,
зачем тогда мне все его другие дела? Прокормлюсь и сама, никому обязана не буду,
ни на кого рассчитывать не стану!
Или самой этот ледник растопить, найти в себе силы, чтобы
его сердце растаяло? Не знаю, не осталось у меня внутренних ресурсов, да и как
его сердце разогреешь, если он из командировок не вылезает и конца краю им нет
и не предвидится? Господи, если ты есть, раствори Егору глаза на беду мою! Я
уже проучена судьбой достаточно. Боже милостивый, не надо мне новых уроков, я
очень уже понимаю, что нельзя свои нервы дурацкие на муже срывать. Спаси меня,
атеистку неверующую, ведь ты даже — разбойника простил, когда он на кресте
покаялся, а я не душегуб, я слабая женщина, надломившаяся под грузом напастей.
Господи! Не в словах дело, а в том, что я буду жить по совести. Помоги мне.
Господи! Помоги!..
Не знаю, дошла ли моя мольба до Небес (как мне в это верить,
если вся сознательная жизнь прошла в безверии), дозрел ли внутренне Егор до
полного понятия, что нельзя нам с ним так-то вот по-чужому жить после прежнего
полного растворения друг в друге, или случилось то и это, но он понял, он
осознал, он почувствовал мое горе! И это случилось тогда, когда я уже была на
самом дне своего отчаяния и безразличия, когда у меня уже ни сил, ни желания не
было даже развернуть и посмотреть очередной его подарок, видно, дорогой, что-то
меховое.
О, как сложна жизнь, как непросто бытие! В какую-то долю
секунды было мне озарение, когда он жалобно сказал: «Аля уехала», как молния
сверкнула и осветила своим мертвенным светом все до последней щелочки! Он
сказал: «Аля уехала» как-то привычно, а не «Алевтина Сергеевна»: так говорят не
о сотруднице, а о близком человеке, об очень близком, о своем. Я видела ее,
несколько раз пути случайно пересекались, но больше знала о ней из его
рассказов — всегда одобрительных, даже восторженных. Он рассказывал и об
отъезде Алевтины Сергеевны, но как-то сухо, отчужденно, и я думала, что он
сдержанно осуждает ее предательство. И вот все разом прояснилось в моем
сознании и тотчас связалось в один узел. Что-то тяжелое, трагическое должно
было произойти в ее жизни, чтобы она, калека, уехала от своей интересной
работы, от такого шефа, как Егор. И я все поняла, через какой ад она прошла, и
через какие мучения прошел Егор, и чего стоило ему раздвоение души на разрыв. И
я поняла, что Алевтина уехала потому, что Егор сказал ей, что возвращается ко
мне. И я уразумела, что не я одна повинна в нашей тягостной атмосфере, и еще
поняла, что кроме меня нет у Егора пути, а если на время он сбился, то значит,
штормовые ветра дули ему, сильному и прямому, навстречу… Все это и еще много
другого мгновенно узнала я своей интуицией из малой его обмолвки, и поняла,
какую тяжесть принял он в свою душу, стремясь уберечь меня от нашей общей беды,
и убедилась, что это — мой муж, мой самый родной человек! Господи, прости ему и
ей! Прости так, как я простила!..
