И тут настигло меня страшное горе, которое буквально
раздавило меня: в составе женской команды ветеранок-альпинисток Дарья пошла на
не очень сложное восхождение в Заилийском Алатау, и их лагерь тридцатого марта,
когда снега подтаяли, был накрыт снежной лавиной. Их палатки стояли там, где
никогда, ни разу лавины не сходили: уж эти ветераны, мастера спорта знали все
тонкости коварных гор. Но, значит, не все…
Когда мне сообщили об этой беде, я побежал в лесопарк — я
бежал и кричал, и плакал, и выл, как дикий зверь. Я падал на землю, катался по
ней и снова кричал и плакал. Так закончились вторые пятнадцать лет моей
семейной жизни.
Наверно, этот эмоциональный выброс в парке спас мою душу от
разрыва. Мы, родственники, вылетели в район катастрофы: команды спасателей
нигде ничего не нашли, ни палатки, ни рюкзака… Так и закончилась ее незаурядная
жизнь, в которой были, надеюсь, и моменты счастья. Но я-то знал, что ни в какие
горы она тогда не пошла бы, если бы дома все было отлично. А отлично не было
из-за того, что я — мужчина — когда-то не смог понять тонкость и сложность
женской психологии, не было из-за того, что не сумел привести молодую любимую
жену в отдельную комнату. Нужно ли мне на хищницу Томилу пенять, которая от
жадности отняла у меня тогда квартиру? Бог ее покарал, изуродовал, она свое
возмездие и за это, и за многое другое получила. Но и я получил! Только я был
виновата том, что Дарья, уникальная, но хрупкая женщина тогда сломалась навеки.
И вот — мне перевалило за полвека, дети разлетелись, жена
погибла страшной смертью, а я, старый осколок, демобилизованный из армии,
удаленный от профессии, которой отдал всю сознательную жизнь, остался один
одинешенек, пень пнем. Вот с таким-то жизненным и мужским опытом я оказался не
у дел. В таком вот душевном состоянии я и встретил Анастасию.
Говорит Настя
Как я стала жрицей любви (Авторская редакция заголовка: Как
я в возрасте старше тридцати лет впервые ощутила себя пылкой, любящей женщиной,
хотя предыдущие мужья правомерно считали меня в постели холодной, чуть ли не
фригидной)
Эпиграфы к главе
— Когда наша соседка миссис Джонс сменила мебель, мы
тоже купили новый гарнитур, — сказала Нэнси своему мужу Ричардсону. —
Едва она обзавелась новой моделью «Вольво», ты тотчас купил еще более новую
модель «Ситроена». Я уж не говорю, сколько нам стоила загородная вилла, которую
пришлось приобрести из-за нее. Бог с ними, с этими расходами, но что мы будем делать
сейчас? — А что, у нее новая покупка? — У нее новый муж.
«У женщин половое возбуждение стимулирует кровообращение за
счет прилива крови („горят щеки“). У большинства из них, в отличии от мужчин,
начинается набухание и отвердевание сосков молочной железы. Здесь же (около
отвердевающих сосков? — авт. Разрядка моя) начинается напряжение- клитора»
Из статьи известного сексопатолога, кандидата медицинских
наук в газете «Час пик»
— В студенчестве — я в ЛЭТИ учился, — любви были
робкие, платонические. Опыт танцев ярче был. Но была любовь, как из прошлого
века. К студентке Тане. Я так боялся ее, что не знал, чего мне больше хочется
встретить или избежать. Она, конечно, полюбила другого. Тогда я понял,
возвышеннонесчастная любовь роняет человека. «Двойка тебе», — сказал я
себе и больше в безнадежные варианты не вступал. А Таня так и осталась для меня
феей. — Но бывают такие, которые женятся и по первой, и по второй, и по
третьей… Поражаюсь, зачем люди много женятся? Там, где я живу, я создаю свое особое
поле. Менять обжитое тяжело, я знаю много людей, которые это сделали с большой
разрухой для своего «я».
Из интервью писателя В. Попова, опубликованного в газете
«Час пик»
Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, То
Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас.
1-ое Иоанна 4: 12
Господи, да могла ли я когда-нибудь раньше и в мыслях
держать, что вся моя женская жизнь до встречи с Егором была не больше, чем
туманом и непробудным сном души и тела? Да думалось ли мне, что многоопытная
мать двоих детей, рожденных от двух законных мужей, женщина, познавшая в своей
тридцатилетней с лишним биографии до дюжины, наверное, других мужчин кроме них,
что я была не более, чем девственницей, чем нетронутой девушкой, которая
предполагать не смеет, какие огненные чувства, какие термоядерные взрывы
страсти, глубоко сокрытые в ней, созрели?
Когда началось со мной это потрясающее переворачивающее все
естество безумие, я вспомнила и передала Егору рассказ старого французского
писателя о том, как два яростных любовника оставляли после встречи на спинке
деревянной кровати памятные зарубки в счет своей радости. Я посмеялась над теми
пылкими французскими аристократами, которые за медовый месяц нацарапали всего
то ли двадцать, то ли тридцать пометок. Наш медовый месяц шел совсем в другом
ритме! Егор снял скромный двухместный номер в отеле «Репино», чтобы отключить
меня от всех забот (я утверждала, что это безумие — тратить такие бешеные
деньги в наше трудное время, но он твердо пресек спор: дескать, хватит, я очень
хорошо знаю, для чего это делаю!). В ответ на мое повествование о французском
обычае Егор ухмыльнулся и назавтра я увидала на прикроватной тумбочке старую
полированную досточку, которую он раздобыл невесть на какой местной свалке, и
американский штык-нож, привезенный им из Вьетнама. Что я могу сказать?.. За те
двадцать два дня, что мы на доске отмечали французским способом, мы вырезали на
ней сорок шесть глубоких борозд: сколько раз встретились, и до тысячи штрихов:
сколько раз я самозабвенно заканчивала свой акт, совершенно не помня себя. Был
в том числе и такой незабываемый день, после которого мы нарезали на доске
четыре резкие общие борозды и до сотни — суммарно — моих ризочек!..
Это было не похоже ни на что, это было упоительно, хотя,
конечно, были и помехи, скажем, технического характера. Так, например, мы
расшатали и развалили поочередно обе деревянные кровати, и за это пришлось
платить втайне от администрации — ухмыляющемуся столяру. Так, например,
случалось слышать раздраженный стук в стенку — в самый разгар восхитительной
встречи, когда я кричала в страсти, не помня, где я, не зная, кто я, а кровать
сочувственно и согласно визжала и трещала. Именно с той поры у нас появилась
присказка, которая знаменовала крайнюю степень любовного азарта: «А Дудашкин (это
была фамилия нервного соседа) пускай завидует!». Но, разумеется, на людях мы
такую формулу никогда не произносили, а памятную доску, которую увезли из отеля
с собой, никому и никогда не показывали, только вырезали на ней тем же ножом
дату памятного месяца и спрятали в большое отделение платяного шкафа —
поглубже, чтобы дети до нее не добрались…
Почему случился такой переворот, такая коренная метаморфоза
в моей жизни? Я считаю, по двум причинам. Во-первых, Егор поразил меня прежде
всего как мужчина. Не как человек мужского рода, передвигающийся в брюках
(брюки мы у них тоже наряду со многим другим отвоевали), но именно как знающий,
чего он хочет по самой своей мужской природе, самостоятельный лидер. Впрочем,
об этом я скажу потом, особо. Во-вторых же, он овладел такой неведомой мне
раньше техникой ласки и практикой длительной эрекции, что это в корне изменило
все мои знания и представления об интимных сношениях мужчины и женщины. Мои
прежние мужья и мои случайные любовники все были моложе него — чуть ли не на
два десятка лет. Встречались среди них и мощные, как бы это сказать, бугаи с
неукротимой энергией и немалой величины половыми членами. Каждый из этих
деятелей, отодрав, грубо говоря, меня и удовлетворив себя, отваливался набок,
полагая, что и я, стало быть, довольна. Какое же это было «удовольствие» —
нечто вроде сухой палки, трение которой с большим или меньшим механическим
ощущением воспринимала я у себя внутри. И только начинало подчас что-то
чуть-чуть разогреваться у меня в недрах, как эта сухая палка превращалась в
ускользающую наружу мягкую макаронину. Вот и все радости!
