— Но так ли уж это хорошо? Возможно, именно эти наши
пресловутые самоотверженность и всепрощение так распустили наших мужчин?
— Я не берусь давать какие-то рекомендации на этот
счет. Я просто констатирую, что русские женщины — это главное национальное
богатство страны, которое надо беречь пуще глаза.
— Не кажется ли вам, что женщина находится как бы в
тупике: она страдает в любом случае — и добившись независимости, и оставшись по
существу рабыней?
— Вы хотите от меня каких-то философских заключений. Но
я не философ. Я писатель и просто мужчина. В идеале, возможно, женщина должна
быть вот такой, русской, а относиться к ней надо по-западному. Но ведь этого же
просто так не сделаешь. Наверное, мужчине надо хорошенько настрадаться, чтобы
оценить по достоинству русскую женщину. Это относится и ко мне. Я теперь, после
двадцатилетней разлуки, вернувшись в Россию, ищу себе русскую жену, потому что
вновь и вновь повторяю, что русская женщина — это лучшая в мире женщина.
Из интервью под названием «Ищу русскую Жену», данного
московскому еженедельнику «Семья» американским писателем и режиссером Эфраимом
Севелой. Беседу вела Алла Бережкова
— В сущности, про мужа я даже не задаю себе вопрос,
нравится он мне или не нравится. Я поклоняюсь ему. — Честно говоря,
российская женщина больше приучена молиться на детей… — А от кого
ребенок-то рождается? Если вы мужа не полюбили, если ребенка не хотели, но
приняли — хуже нет. Тягость, отчужденность, теснота какая-то. А когда вы
причастились к мужу — и несете то, что он вам подал, — ведь это уже смысл
совсем другой, разве не так? Он дает мне свою жизнь, я ему — свою. После
грехопадения Господь так и сказал Еве: теперь вместо свадебного пути со мной, с
самим Господом, ты будешь покоряться мужу, а он над тобой будет властвовать.
Какая семья без мужа? А что за ребенок без отца? Все равно, что сказать —
мать-Мария и Христос существуют, а Бог-отец необязателен.
Детей у нас семеро — четыре девочки и три сына. Дети — это
очень спаянная стайка. Никогда не забудут ни именины, ни дни рождения друг
друга. Где бы они не были в это время — обязательно звонят. Они очень хотят,
чтобы и племянники были с племянниками — такой единый род… Держат меня в ежовых
рукавицах, а думают, что это я — их. Смешно, но мне это нравится. А вообще
каждый день приносит какую-то свежесть — что-то новое происходит, новый внук
рождается… Всего у меня одиннадцать внуков, но могло быть больше…
Я больше хотела бы открыть у вас «Школу души и тела» для
женщин, чем во Франции. Французы очень умны, но я не могу говорить с ними о
духе. Ведь они католики, а я православная… Только вы, русские, можете возродить
дух. Я убеждена в этом. Давайте не будем говорить, как вам плохо, как вы много
пострадали. Это действительно так, но от вас и ожидают многого. Даже в Европе
говорят придет какое-то спасение от России. И я думаю, это спасение в женском
духе, если он у вас будет существовать. Я имею честь с вами общаться, потому
что каждая русская женщина для меня — честь. Она — клад, какая бы она ни была
запачканная. Не она в этом виновата, а — жизнь. Жизнь ее затоптала, извратила
ее душу — это такое страдание, когда трудно дышать, когда зажат со всех сторон.
И все-таки достоинство в тебе растет, как золотой стержень. И в конце концов ты
— распрямляешься, потому что не тело твое крепится, а дух. Когда я была
девочкой, я была настолько бедна, что ела раз в два-три дня. Может, потому меня
сегодня не беспокоят ваши трудности в еде — это можно пережить. Если бы вы
знали, как мало нужно, чтобы поддерживать организм! В своей школе в Париже я
прошу: если можете, не ешьте вообще раз в десять дней, только пейте, очищайте
свой организм! Вы можете подумать — вот живет в свое удовольствие, сумела
организовать свою жизнь, все ей кажется просто. Я это понимаю. Но поймите вы
тоже, что очень много энергии тратится впустую — на ту чисто внешнюю сторону
жизни, которая в конце концов — не главное. У каждой из вас всегда есть
возможность подумать, остановиться, пообщаться с собой. С книгой. С тишиной. В
полной тишине иногда многое услышишь. Мы уже давным-давно о вас думаем и
молимся, сердцем мы давно с вами.
Конечно, для неверующих это пустые слова. А те, кто верит,
знают молитва придает силы. Сколько слез было пролито далеко от вас…
Успокойтесь. Самые элитарные ваши люди уходили в котельные и работали за
семьдесят рублей в месяц. Я таких знаю. А сегодня у них улыбка, — и для
меня это — главное.
Испытание очень часто исцеляет. Энергетические силы в
человеке колоссальны. Если бы мы сознавали это, то никогда и ничего не боялись
бы.
Из интервью дочери русских эмигрантов Натали Дроэн под
названием «Каждая русская женщина для меня — честь». С мадам встретились Валентина
Васейко и Ирина Косенкова
Прежде, чем заняться химическим анализом буйного потока,
вторгшегося из Атлантики в наши воды, я снова и снова хочу напомнить, что нет
единых, абсолютных для всех времен и народов норм морали (вспомним японских
сыновей, всепочтительнейше тащивших на закорках своих престарелых матушек
вверх, к вершине святой горы, чтобы сбросить их оттуда в пропасть, — во
имя спасения рода). Точно так же, нет единых — хороших или плохих — раз и
навсегда неизменных норм семейной жизни, равно пригодных для всех сразу
этнографических и социальных сообществ.
Иначе говоря, надо стремиться понять глубинные первопричины,
лежащие в основе тех или иных брачных обычаев или тенденций, а не выносить им
приговор со скоростью военно-полевого суда. Вот конкретный пример: ветеран из
города Святаго Петра на Неве прибыл в гости к своему однополчанину в
Узбекистан. А не был он у него в доме не много не мало — два десятилетия.
Принимали его по-восточному радушно, звучали тосты, благоухал плов, сияли
редкостные для; северного глаза фрукты. Прислуживала им молодая прелестная жена
старого фронтовика, цветущий вид которой чудесно дополнял красоты богатого
угощения. Поскольку узбекский друг не извещал своего соратника; о безвременной
кончине прежней супруги, с которой тот был знаком, он подумал, что здесь
произошла какая-то семейная трагедия и тактично сдержал свой вопрос о судьбе,
скажем, Фатимы. Но каково же было; его удивление, когда его повели в отведенные
для него покои, где постель для него застилала как раз Фатима, которая, низко
кланяясь, удалилась, увидав хозяина дома и гостя!.. Со всей комиссарской
прямотой и принципиальностью Иван Иванович, сразу протрезвев, задал
прокурорский вопрос, скажем, Балхашу: «Да как же ты можешь, такой-сякой, столь
негуманно обращаться с женщиной, которая отдала тебе всю свою жизнь? Перевел,
видишь ли, в прислуги, а сам тешишься с молодой-красивой! Уж извини, брат, я
тебе скажу прямо, по-фронтовому: так не годится!» Тогда Балхаш, тоже протрезвев
и нарушив законы восточной вежливости, которые не велят спорить с дорогим
гостем, сурово возразил ему: «Уж извини, Иван Иванович, и я тебе, прямо, по-
фронтовому отвечу, что это у вас, у русских, нет никакой гуманности: когда баба
состарится, то вы ее по разводу из дому выгоняете или на стороне к молодке
ходите, а она от этого мучается. У нас же иначе: как проживала Фатима в том
доме, где вся ее жизнь прошла, так и проживает, как заботился муж о ее
безбедном существовании, так до самой смерти и заботится, как занималась она по
хозяйству, так и продолжает себе в удовольствие, да еще молодую помощницу в
подручные получила. Вот и скажи, кто из нас гуманист, а у кого обычаи и сердце
жестокие?»
