Вскоре после приезда я не выдержал, сорвался однажды с
места, кинулся очертя голову в город — и в тот же день вернулся ни с чем: в дом
доктора меня просто не пустили. С дерзостью отчаяния выскочил я из извозчичьих
санок у знакомого, теперь страшного подъезда, с ужасом взглянул на
полузавешанные окна столовой, где столько дней просидел я с нею когда то на
диване, — тех осенних, первых наших дней! — дернул звонок… Дверь
отворилась, и я очутился лицом к лицу с ее братом, который, бледнея, раздельно
сказал мне: — Отец не желает вас видеть. Она же, как вам известно, в
отсутствии.
Это был тот гимназист, что так бешено носился в ту осень с
Волчком вверх и вниз по лестнице. Теперь передо мной стоял мрачный, очень
смуглый юноша в белой косоворотке офицерского образца, в высоких сапогах, с
пробивающимися черными усами, с непреклонно-злобным взглядом маленьких черных
глаз, от смуглости малахитово бледный. — Уходите, пожалуйста, —
прибавил он тихо, и видно было, как под косовороткой бьется его сердце.
И все-таки всю зиму, каждый день, я упорно ждал от нее
письма, — не мог поверить, что она оказалась столь каменно-жестокой.
XXXI
Весной того же года я узнал, что она приехала домой с
воспалением легких и в неделю умерла. Узнал и то, что это была ее воля — чтобы
скрывали от меня ее смерть возможно дольше.
У меня сохранилась до сих пор та тетрадь в коричневом
сафьяне, что она купила мне в подарок из своего первого месячного жалования: в
день, может быть, самый трогательный за всю ее жизнь. На заглавном листе этой
тетради еще можно прочесть те немногие слова, что она написала, даря ее
мне, — с двумя ошибками, сделанными от волнения, поспешности,
застенчивости…
Недавно я видел ее во сне — единственный раз за всю свою
долгую жизнь без нее. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей
жизни и общей молодости, но в лице ее уже была прелесть увядшей красоты. Она
была худа, на ней было что-то похожее на траур.
Я видел ее смутно, но с такой силой любви, радости, с такой
телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда.
1927–1929. 1933. Приморские Альпы
