Где-то над оврагом лошади еще раз взметнулись, но она,
вскочив, успела вырвать вожжи из рук ошалевшего малого. Тут она с размаху
полетела в козлы и рассекла щеку об что-то железное. Так и остался на всю жизнь
легкий шрам в уголке ее губ, и, когда у ней спрашивали, отчего это, она с
удовольствием улыбалась.
– Дела давно минувших дней! – говорила она, вспоминая
то давнее лето, августовские сухие дни и темные ночи, молотьбу на гумне, ометы
новой пахучей соломы и небритого гимназиста, с которым она лежала в них
вечерами, глядя на ярко-мгновенные дуги падающих звезд. – Волки испугали,
лошади понесли, – говорила она. – А я была горячая, отчаянная,
бросилась останавливать их…
Те, кого она еще не раз любила в жизни, говорили, что нет
ничего милее этого шрама, похожего на тонкую постоянную улыбку.
7 октября 1940
Визитные карточки
Было начало осени, бежал по опустевшей Волге пароход
«Гончаров». Завернули ранние холода, туго и быстро дул навстречу, по серым
разливам ее азиатского
простора, с ее восточных, уже порыжевших берегов, студеный
ветер, трепавший флаг на корме, шляпы, картузы и одежды ходивших по палубе,
морщивший им лица, бивший в рукава и полы. И бесцельно и скучно провожала пароход
единственная чайка – то летела, выпукло кренясь на острых крыльях, за самой
кормой, то косо смывалась вдаль, в сторону, точно не зная, что с собой делать в
этой пустыне великой реки и осеннего серого неба.
И пароход был почти пуст, – только артель мужиков на
нижней палубе, а по верхней ходили взад и вперед, встречаясь и расходясь, всего
трое: те два из второго класса, что оба плыли куда-то в одно и то же место и
были неразлучны, гуляли всегда вместе, все о чем-то деловито говоря, и были
похожи друг на друга незаметностью, и пассажир первого класса, человек лет
тридцати, недавно прославившийся писатель, заметный своей не то печальной, не
то сердитой серьезностью и отчасти наружностью: он был высок, крепок, –
даже слегка гнулся, как некоторые сильные люди, – хорошо одет и в своем
роде красив: брюнет того русско-восточного типа, что встречается в Москве среди
ее старинного торгового люда; он и вышел из этого люда, хотя ничего общего с
ним уже не имел.
Он одиноко ходил твердой поступью, в дорогой и прочной обуви,
в черном шевиотовом пальто и клетчатой английской каскетке, шагал взад и
вперед, то навстречу ветру, то под ветер, дыша этим сильным воздухом осени и
Волги. Он доходил до кормы, стоял на ней, глядя на расстилавшуюся и бегущую
серой зыбью сзади парохода реку, и опять, резко повернувшись, шел к носу, на
ветер, нагибая голову в надувшейся каскетке и слушая мерный стук колесных плиц,
с которых стеклянным холстом катилась шумящая вода. Наконец он вдруг
приостановился и хмуро улыбнулся: показалась поднимавшаяся из пролета лестницы,
с нижней палубы, из третьего класса, черная дешевенькая шляпка и под ней
испитое, милое лицо той, с которой он случайно познакомился вчера вечером. Он
пошел к ней навстречу широкими шагами. Вся поднявшись на палубу, неловко пошла
и она на него и тоже с улыбкой, подгоняемая ветром, вся косясь от ветра,
придерживая худой рукой шляпку, в легком пальтишке, под которым видны были
тонкие ноги.
– Как изволили почивать? – громко и мужественно сказал
он на ходу.
– Отлично! – ответила она неумеренно весело. – Я
всегда сплю, как сурок…
Он задержал ее руку в своей большой руке и посмотрел ей в
глаза. Она с радостным усилием встретила его взгляд.
– Что ж вы так заспались, ангел мой, – сказал он
фамильярно. – Добрые люди уже завтракают.
– Все мечтала! – ответила она бойко, совсем
несоответственно всему своему виду.
– О чем же это?
– Мало ли о чем!
– Ой, смотрите! «Так тонут маленькие дети, купаясь летнею
порой, чеченец ходит за рекой».
– Вот чеченца-то я и жду! – ответила она с той же
веселой бойкостью.
– Пойдем лучше водку пить и уху есть, – сказал он,
думая: ей и завтракать-то, верно, не на что.
Она кокетливо затопала ногами:
– Да, да, водки, водки! Чертов холод!
И они скорым шагом пошли в столовую первого класса, она
впереди, он за нею, уже с некоторой жадностью осматривая ее.
Он вспоминал о ней ночью. Вчера, случайно заговорив с ней и
познакомившись у борта парохода, подходившего в сумерки к какому-то черному
высокому берегу, под которым уже рассыпаны были огни, он потом посидел с ней на
палубе, на длинной лавке, идущей вдоль кают первого класса, под их окнами с
белыми сквозными ставнями, но посидел мало и ночью жалел об этом. К удивлению
своему, он ночью понял, что уже хотел ее. Почему? По привычке дорожного
влечения к случайным и неизвестным спутницам? Теперь, сидя с ней в столовой,
чокаясь рюмками под холодную зернистую икру с горячим калачом, он уже знал,
почему так влечет его она, и нетерпеливо ждал доведения дела до конца. Оттого,
что все это – и водка и ее развязность – было в удивительном противоречии с
ней, он внутренне волновался все больше.
– Ну-с, еще по единой, и шабаш! – говорит он.
– И правда шабаш, – отвечает она в тон ему. – А
замечательная водка!
Конечно, она тронула его тем, что так растерялась вчера,
когда он назвал ей свое имя, поражена была неожиданным знакомством с известным
писателем, – чувствовать и видеть эту растерянность было, как всегда,
приятно, это всегда располагает к женщине, если она не совсем дурна и глупа,
сразу создает некоторую интимность между тобой и ею, дает смелость в обращении
с нею и уже как бы некоторое право на нее. Но не одно это возбуждало его: он,
видимо, поразил ее и как мужчина, а она его тронула именно всей своей бедностью
и простосердечностью. Он уже усвоил себе бесцеремонность с поклонницами, легкий
и скорый переход от первых минут знакомства с ними к вольности обращения, якобы
артистического, и эту наигранную простоту расспросов: кто вы такая? откуда?
замужняя или нет? Так расспрашивал он и вчера – глядел в сумрак вечера на
разноцветные огни на бакенах, длинно отражавшиеся в темнеющей воде вокруг
парохода, на красно горевший костер на плотах, чувствовал запах дымка оттуда,
думая: «Это надо запомнить – в этом дымке тотчас чудится запах ухи», – и
расспрашивал:
– Можно узнать, как зовут?
Она быстро сказала свое имя-отчество.
– Возвращаетесь откуда-нибудь домой?
– Была в Свияжске у сестры, у нее внезапно умер муж, и она,
понимаете, осталась в ужасном положении…
Она сперва так смущалась, что все смотрела куда-то вдаль.
Потом стала отвечать смелее.
– А вы тоже замужем?
Она начала странно усмехаться:
– Замужем. И, увы, уже не первый год…
– Почему увы?
– Выскочила по глупости чересчур рано. Не успеешь
оглянуться, как жизнь пройдет!
