Девочка оживленно блеснула глазами и, не дожидаясь
приказания, опять выскочила вон, быстро затопала по лестнице наверх.
– А вы обе где спите? – спросил марокканец и слегка
сдвинул феску с потного лба. – Тоже наверху?
Старуха закричала, что там слишком жарко летом, что когда
нет постояльцев, – а их теперь почти никогда нет! – они спят в другой
нижней половине дома, – вот тут, напротив, – указала она рукой в сени
и опять пустилась в жалобы на плохие дела и на то, что все стало очень дорого и
что поэтому поневоле приходится брать дорого и с проезжих…
– Я завтра уеду рано, – сказал марокканец, уже явно не
слушая ее. – А утром ты дашь мне только кофе. Значит, ты можешь теперь же
счесть, сколько с меня следует, и я сейчас же расплачусь с тобой. Посмотрим
только, где у меня мелкие деньги, – прибавил он и вынул из-под бурнуса
мешочек из красной мягкой кожи, развязал, растянул ремешок, который стягивал
его отверстие, высыпал на стол кучку золотых монет и сделал вид, что
внимательно считает их, а старуха даже привстала со скамьи возле очага, глядя
на монеты округлившимися глазами.
Наверху было темно и очень жарко. Девочка отворила дверь в
душную, горячую темноту, в которой остро светились щели ставней, закрытых за
двумя такими же маленькими, как и внизу, окнами, ловко вильнула в темноте мимо
круглого стола посреди комнаты, отворила окно и, толкнув, распахнула ставни на
сияющую лунную ночь, на огромное светлое небо с редкими звездами. Стало легче
дышать, стал слышен поток в долине. Девочка высунулась из окна, чтобы взглянуть
на луну, не видную из комнаты, стоявшую все еще очень высоко, потом взглянула
вниз; внизу стояла и, подняв морду, глядела на нее собака, приблудным щенком
забежавшая откуда-то лет пять тому назад на постоялый двор, выросшая на ее
глазах и привязавшаяся к ней с той преданностью, на которую способны только
собаки.
– Негра, – шепотом сказала девочка, – почему ты не
спишь?
Собака слабо взвизгнула, мотнув вверх мордой, и кинулась к
отворенной двери в сени.
– Назад, назад! – поспешно шепотом приказала
девочка. – На место!
Собака остановилась и опять подняла морду, сверкнув красным
огоньком глаз.
– Что тебе надо? – ласково заговорила девочка, всегда
разговаривавшая с ней, как с человеком. – Почему ты не спишь, глупая? Это
луна так тревожит тебя?
Как бы желая что-то ответить, собака опять потянулась вверх
мордой, опять тихо взвизгнула. Девочка пожала плечом. Собака была для нее тоже
самым близким, даже единственным близким существом на свете, чувства и помыслы
которого казались ей почти всегда понятными. Но что хотела выразить собака
сейчас, что ее тревожило нынче, она не понимала и потому только строго
погрозила пальцем и опять приказала притворно сердитым шепотом:
– На место, Негра! Спать!
Собака легла, девочка еще немного постояла у окна, подумала
о ней… Возможно, что ее тревожил этот страшный марокканец. Почти всегда
встречала она постояльцев двора спокойно, не обращала внимания даже на таких,
что с виду казались разбойниками, каторжниками. Но все же случалось, что на
некоторых кидалась она почему-то как бешеная, с громовым ревом, и тогда только
она одна могла смирить ее. Впрочем, могла быть и другая причина ее тревоги, ее
раздражения – эта жаркая, без малейшего движения воздуха и такая ослепительная,
полнолунная ночь. Хорошо слышно было в необыкновенной тишине этой ночи, как
шумел поток в долине, как ходил, топал копытцами козел, живший на скотном
дворе, как вдруг кто-то, – не то старый мул постоялого двора, не то
жеребец марокканца, – со стуком лягнул его, а он так громко и гадко
заблеял, что, казалось, по всему миру раздалось это дьявольское блеяние. И
девочка весело отскочила от окна, растворила другое, распахнула и там ставни.
Сумрак комнаты стал еще светлее. Кроме стола, в ней стояли у правой от входа
стены, изголовьями к ней, три широкие кровати, крытые только грубыми
простынями. Девочка откинула простыню на первой от входа кровати, поправила
изголовье, вдруг сказочно осветившееся прозрачным, нежным голубоватым светом:
это был светляк, севший на ее челку. Она провела по ней рукой, и светляк,
мерцая и погасая, поплыл по комнате. Девочка легонько запела и побежала вон.
В кухне во весь свой рост стоял спиной к ней марокканец и
что-то негромко, но настойчиво и раздраженно говорил старухе. Старуха
отрицательно мотала головой. Марокканец вздернул плечами и с таким злобным
выражением лица обернулся к вошедшей девочке, что она отшатнулась.
– Готова постель? – гортанно крикнул он.
– Все готово, – торопливо ответила девочка.
– Но я не знаю, куда мне идти. Проводи меня.
– Я сама провожу тебя, – сердито сказала
старуха. – Иди за мной.
Девочка послушала, как медленно топала она по крутой
лестнице, как стучал за ней башмаками марокканец, и вышла наружу. Собака,
лежавшая у порога, тотчас вскочила, взвилась и, вся дрожа от радости и
нежности, лизнула ей в лицо.
– Пошла вон, пошла вон, – зашептала девочка, ласково оттолкнула
ее и села на пороге. Собака тоже села на задние лапы, и девочка обняла ее за
шею, поцеловала в лоб и стала покачиваться вместе с ней, слушая тяжелые шаги и
гортанный говор марокканца в верхней комнате. Он что-то уже спокойнее говорил
старухе, но нельзя было разобрать что. Наконец он сказал громко:
– Ну, хорошо, хорошо! Только пусть она принесет мне воды для
питья на ночь.
И послышались шаги осторожно сходившей по лестнице старухи.
Девочка вошла в сени навстречу ей и твердо сказала:
– Я слышала, что он говорил. Нет, я не пойду к нему. Я его
боюсь.
– Глупости, глупости! – закричала старуха. – Ты,
значит, думаешь, что я опять сама пойду с моими ногами да еще в темноте и по
такой скользкой лестнице? И совсем нечего бояться его. Он только очень глупый и
вспыльчивый, но он добрый. Он все говорил мне, что ему жалко тебя, что ты
девочка бедная, что никто не возьмет тебя замуж без приданого. Да и правда,
какое же у тебя приданое? Мы ведь совсем разорились. Кто теперь у нас
останавливается, кроме нищих мужиков.
– Чего ж он так злился, когда я вошла? – спросила
девочка.
Старуха смутилась.
– Чего, чего! – забормотала она. – Я сказала ему,
чтобы он не вмешивался в чужие дела… Вот он и обиделся…
И сердито закричала:
– Ступай скорей, набери воды и отнеси ему. Он обещал
что-нибудь подарить тебе за это. Иди, говорю!
Когда девочка вбежала с полным кувшином в отворенную дверь
верхней комнаты, марокканец лежал на кровати уже совсем раздетый: в светлом
лунном сумраке пронзительно чернели его птичьи глаза, чернела маленькая,
коротко стриженная голова, белела длинная рубаха, торчали большие голые ступни.
На столе среди комнаты блестел большой револьвер с барабаном и длинным дулом,
на кровати рядом с его кроватью белым бугром была навалена его верхняя одежда…
Все это было очень жутко. Девочка с разбегу сунула на стол кувшин и опрометью
кинулась назад, но марокканец вскочил и поймал ее за руку.
