– Заткнись, а? Сил нет больше слушать эту глупость. Ты
лучше всех, и никакой Лукьянов с тобой не сравнится. Хочешь, переезжай ко мне
хоть сегодня.
Уверена, дня через два дури в тебе поубавится и ты съедешь
сам, причем без всяких разговоров.
– А если нет? – приблизившись, спросил он, глаза
его смотрели холодно, челюсти он сжал так, что его и без того тяжелый
подбородок стал напоминать булыжник.
– Хорошо, – вздохнула я. – Я поняла. Ты меня
любишь. Преданно и беззаветно.
Выражение его глаз изменилось, на мгновение мне показалось,
что в них мелькнула боль, но они тут же посветлели от ненависти. Меня вдруг
поразила странная повторяемость событий, только тогда вот так смотрела я и мою
грудь распирало от боли и ярости.
– Я люблю тебя, – спокойно сказал Тагаев, хотя
далось ему это спокойствие нелегко. – Я за тебя жизнь отдам.
А я засмеялась, настолько все показалось мне нелепым, и его
слова, в точности как мои тогда, и этот полыхающий в глазах огонь, оттого я
совершенно не удивилась тому, что произошло дальше. Тимур сжал пальцы в кулак и
заехал мне в челюсть. Если бы он отвесил мне пощечину, оно бы понятно, но он
ударил по-мужски, как бьют врага. Головушка моя соприкоснулась со спинкой
кровати, и никакая подушка меня не спасла. В ушах раздался звон, и в глазах
потемнело, хорошо хоть башка не треснула как арбуз, кулачище-то у него
впечатляющий.
– Надеюсь, ты не в обиде, – улыбнулся он, от этой
улыбки мне стало даже хуже, чем от удара.
– Извини, – пискнула я, предварительно проверив,
все ли зубы целы. – Мой смех относился не к твоим словам, а... долго
объяснять... – Хрен тут что объяснишь, сплошные дежа-вю... Мне вдруг стало
жаль Лукьянова, нелегко ему тогда пришлось. Объясняются в любви и чего-то от
тебя требуют, на словах-то вроде нет, но ведь чего-то требуют, уже одним тем,
что объясняются. А тебе ни сказать, ни дать нечего.
– Придет день, и рядом с тобой никого не останется.
Разве только Сашка, но ему, бедному, просто деваться некуда. – Тимур вышел
и хлопнул дверью.
– Ох, горе горькое, – вздохнула я, поднимаясь.
Выждала время и уж тогда спустилась вниз.
Сашка сидел в холле и выглядел грустным.
– Быстро гулять, – прикрикнула я. – У меня
дел по горло.
* * *
Уныло семеня за Сашкой по дорожке парка, я предалась
самобичеванию. В основном досталось моей слабой плоти, которая на смогла
удержаться от искушения. Что за манера спать с кем попало? Мало мне проблем?
Одно хорошо: Тагаев ушел, громко хлопнув дверью, следовательно, в моей жизни он
больше не возникнет, он парень гордый, а нет человека – нет проблем. Со своим
чувством вины я уж как-нибудь справлюсь.
Но, несмотря на эти оптимистические мысли, на душе было
пакостно. Очень хотелось что-то сделать, глупое и ненужное. Например, позвонить
Тимуру. Останавливало меня одно: позвонить-то я могу, да вот что скажу парню?
Но так как от желания совершить нечто идиотское меня прямо-таки распирало, я
поехала в контору Деда и честь по чести написала заявление о своем
восстановлении в прежней должности, благо место это до сих пор пустовало. Дед
видеть меня не пожелал, правда заявил по телефону: «Я рад, что ты вняла доводам
разума». Знал бы он, как ошибался в отношении моей бедной головы, разумом там
даже и не пахло.
Зато Ритка мне невероятно обрадовалась и, пока я выводила на
бумаге: «Прошу принять меня...» и все такое прочее, сопела над плечом, а потом
аккуратно положила заявление в папочку.
– Что там с убийствами? – тут же спросила
она. – Вчера в троллейбусе ехала, народ такое болтает... Жуть!
– Езди на такси, – посоветовала я.
– Значит, ничего не раскопала? – Я хмыкнула и
покачала головой.
– Я тебе что, отец-Браун?
– Ты лучше, – заверила она и так улыбнулась, что у
меня разом пропала охота говорить ей гадости.
Вечером мы все-таки встретились с Дедом на нейтральной
территории, точнее, в зале ресторана «Барракуда». Дед сам предложил отметить
радостное событие, то есть мое возвращение. Я по неизвестной причине злилась и
тратила много сил, чтобы скрыть это. Однако решила не усложнять себе жизнь и
потому сразу прояснить ситуацию.
– Игорь, я буду числиться в штате до тех пор, пока
занимаюсь этим делом, и заниматься буду только им.
– Хорошо, – легко согласился он, вряд ли поверив
мне.
После ужина он вознамерился отправиться ко мне, но я
отговорилась необходимостью заехать в пару мест и с облегчением простилась с
ним. Он поцеловал меня вполне по-отечески, но в его взгляде я уловила
беспокойство. Жизнь стала не лучше и не хуже, а как-то запутаннее, и я
опять-таки злилась, теперь уже на себя.
Утром я встала с намерением изменить жизнь в лучшую сторону.
Громко запела: «Супер, супер, супер гуд, все нормально, супер гуд...», Сашка
мои вокальные данные не оценил, забился под кресло и глухо рычал оттуда. Я
кинулась к велотренажеру, отмотала десять километров, постояла под душем,
выпила большую чашку кофе и пошла гулять с собакой, и все это с чувством
удовлетворения и даже с гордостью за свою силу воли.
– Теперь каждый день начинаем с зарядки, –
сообщила я Сашке. Пес зарычал, да и я скривилась, представив себе, что и через
неделю и через две я с утра ору «супер гуд» и радуюсь новому дню. Новый день я
ненавижу, особенно новое утро, тем более когда на душе скребут кошки после
очередного дурацкого вечера.
Мой оптимизм начал испаряться. Почувствовав это, я рьяно
взялась за дело, то есть за расследование. Работа, как известно, лучшее
лекарство от душевных переживаний. Все свое время я решила посвятить
Кондаревскому, человеку, у которого было стопроцентное алиби, но который,
несмотря на это, упорно мне не нравился, и я продолжала считать его
подозреваемым номер один.
Весь день я потратила на бесконечные вопросы, обойдя все
дома в радиусе полукилометра от того дома, где жил Кондаревский. Но увы! –
хоть бы что ценное, ни словечка, ни намека. Никто ничего. Другая бы на моем
месте махнула рукой и отнеслась к его алиби серьезно, но и я с ослиным
упрямством шла дальше и вновь задавала вопросы.
