Конечно, нас милиция замучила, особенно когда Юлю нашли, но
муж настоял, чтобы нервную систему ребенка щадили. Вы знаете, мне показалось,
она успокоилась. Конечно, Юлю жалела, но сама вызвалась в школу идти, отцу
сказала, что больше у нас с ней проблем не будет. Я поверила... Такой ужас с
Юлей, они же подруги... Катя не глупая, понимает, что во многом Юля сама
виновата, то есть я не хочу сказать... ох, господи... одним словом, мы были
уверены, что это для нее хороший урок и она действительно... Вчера вечером она
была сама не своя. Какая-то задумчивая, нас вроде бы и не слышит. Отец пробовал
с ней заговорить, а она: голова болит. А утром... утром она пошла в ванную и
вскрыла себе вены.
– Крови много потеряла? – спросила я.
– Слава богу, нет. Она испугалась, закричала, сама
дверь открыла. Мы проснулись... у мужа сердечный приступ, я... я едва с ума не
сошла. – Она положила руку на живот и вздохнула. – Стараюсь держать
себя в руках, но не получается. Боюсь за маленького...
– Что она испугалась, это хорошо. Но попытку, вы
говорите, все же повторила?
– У нее была истерика. Катя сорвала бинты, кричала, что
все равно жить не будет. Вот я вам и позвонила.
Просто не знала кому. А вы... вы в курсе наших проблем...
Может быть, скажете, что нам делать?
– Я бы хотела поговорить с Катей, – вздохнула я.
– Вряд ли это возможно...
– Я все-таки попробую. – И, не дожидаясь
возражений, направилась в комнату Кати.
Мне показалось, что она спит, глаза закрыты, дышит тихо и
ровно, я пристроилась в кресле, стараясь не шуметь и не потревожить ее, но тут
Катя открыла глаза.
– Это вы? – спросила она испуганно.
– Как видишь, – не стала я спорить.
– Вы зачем пришли?
– Поговорить.
– О чем?
– И о тебе тоже. Ты можешь продолжать жалеть себя,
портить жизнь отцу и гнить заживо. А можешь сделать по-настоящему доброе дело.
Помочь найти тех парней Для этого надо не побояться и рассказать правду.
– Вы откуда узнали? – забеспокоилась она. –
Вы ведь не просто так сказали? Мачеха как-то узнала?
И отец знает?
– Нет. Но рассказать им надо. Чтобы они тебе помогли.
От того, что ты молчишь, ничего не изменится, в хорошую сторону уж точно.
– Это... это правда лечится?
– Я не врач. Но думаю, что безнадежные ситуации бывают
редко, а твоя совсем не безнадежна. Так что давай думать о будущем. И чем
меньше в нем будет всяких подонков, тем лучше для всех. Понимаешь, о чем я?
– Понимаю.
– И по-прежнему начнешь утверждать, что ничего не
помнишь?
– Они же убьют меня, – сказала она тихо. Логики в
ее словах ни на грош, потому что бояться странно, коли уж она сама намеревалась
покончить с собой. Но передо мной был несчастный ребенок, и о логике я забыла.
– Никто тебя не убьет. Юля погибла потому, что помочь
ей было некому, так уж сложилось. А за твоей спиной милиция, семья, я, в конце
концов. Рассказывай. Все, что можешь вспомнить. – Я незаметно включила
диктофон, впрочем, вряд ли Катя что-то видела вокруг.
– Я... – жалобно начала она. – Вы только отцу
не говорите. У него сердце больное. – Мне опять хотелось возразить, что об
этом надо было думать раньше, но я смолчала, и девочка, покусав губы,
продолжила:
– Мы с Юлей пошли к Горбатому мосту... только не
спрашивайте зачем. Пошли, и все. Там всегда народ, весело.
Хотели пройтись по парку. А что? Это ведь не запрещено,
верно? А на входе к нам тетка привязалась, здоровенная такая. И стала нас
гнать, Юля ей ответила, грубо, конечно, а та ее ударила. С такой теткой разве
справишься... Мы ушли, но здорово разозлились. Почему это мы не можем гулять
там, где нам хочется? – Чувствовалось, что она тянет время, боясь перейти
к главному. Я решила быть терпеливой и согласно кивала. – Ну, вот, мы
пошли, и вдруг эти, на «Жигулях». Предложили прокатиться, мы согласились. Что в
этом плохого? Потом предложили выпить. Я вам правду рассказывала, я как выпила,
так сразу и вырубилась. А когда очнулась, оказалось, что я в каком-то подвале.
Она невидящим взглядом уставилась в стену напротив и опять
замолчала. Ее начало трясти, пальцы сжимались в кулак, потом она зябко
поежилась, перевела взгляд на меня.
– В подвале? – переспросила я, боясь, что у нее
начнется истерика.
Она кивнула:
– Там окон не было.
– Подожди. Там не было окон, и ты решила, что
находишься в подвале?
– А где же еще?
– Комната без окон еще не значит подвал. Постарайся
вспомнить, как это место выглядело?
– Ну... просто комната, дверь железная. Окрашенные
стены, кажется синие, в углу какие-то коробки. Я лежала на диване, старый такой
диван, грязный. Мне стало плохо, меня вырвало, было очень стыдно, а еще
страшно, потому что я ничего не понимала. Я подошла к двери и стала стучать.
Очень долго никто не открывал, потом дверь открылась и вошел Саша, который мне
водку наливал. Он очень разозлился, когда увидел, что меня вырвало, обозвал
свиньей. Я стала проситься домой. Он меня толкнул и сказал: «Заглохни», я
заплакала и спросила, где Юля. Он ушел. Вернулся с ведром и тряпкой, велел мне
все убрать. Я не хотела, но он меня заставил, руку мне больно вывернул. Я стала
убирать, и меня опять вырвало, а он начал меня бить, даже ногой пнул. Я
закричала, а он пригрозил, что язык мне вырвет, и ушел. Я сидела и плакала и
ничего не могла понять. Страшно очень было. Потом они вдвоем пришли, с Валерой.
Вошли и смотрят, а Саша говорит:
«Видишь, эта дрянь все здесь облевала. Толку от нее не
будет». Он сказал, что я вонючка. Так и сказал. А Валера засмеялся.
"Да, – говорит, – товарец никудышный.
Она ни на что не годится". И стали смеяться. А потом...
потом этот Валера подошел и стянул с меня кофту, ухватил за грудь и стал
тискать, и говорит: «Чего добру пропадать?» А Саша в ответ: «До нее дотронуться
противно». Тот засмеялся: «Ну, не скажи». И он... он... – Она закрыла лицо
руками. Она не плакала, а судорожно тряслась. – Они делали со мной ужасные
вещи. Я даже не знала, что люди бывают такими... что так можно...
Я кричала, а они смеялись. Сначала этот Валера издевался
надо мной, а Саша курил и смотрел, потом он тоже... Я не хочу об этом
вспоминать.
– Я понимаю, – сказала я как можно мягче.
