— Вы члены Массолита? — строго спросил он, загораживая дверь.
Мартин замер как вкопанный, постоял, соображая, и расхохотался.
— Прелесть моя… — ласково сказал он швейцару, — разве членством определяется, какие замыслы роятся в моей голове? Возьмите пять страниц Достоевского и все поймете… Ну? Я вам подыграл?
Швейцар непонимающе смотрел на Мартина.
— Членский билет Массолита есть, спрашиваю? — повторил он.
— Почтеннейший, во всякой игре должна быть мера. Что вы хотите, чтобы я еще вспомнил? Не нам, не нам достанется ледяная кружка пива, о которой мы так мечтали!
— Тебе только пива не хватает еще, — пробурчал швейцар, не скрывая презрения.
— Ну, вот этого я уже не потерплю! — завелся Мартин.
Раздолбай дернул его за рукав, чтобы увести, но в это время к ресторану подошел приземистый Барракуда в зеленом пиджаке, сшитом будто из бильярдного сукна. Выудив из пиджачного кармана какое-то удостоверение, Барракуда показал его швейцару, и тот угодливо отступил, пропуская его.
— Уважаемый! — окликнул Мартин. — Бросаю к вашим ногам тысячу извинений! Что вы ему предъявили?
— Че, проблемы какие-то? — угрожающе насупился Барракуда.
— Проблема в отсутствии у нас дико люксового документа, который имеется у вас. Я хотел узнать, каким счастьем мы себя обделили.
— А-а… — заулыбался Барракуда и протянул Мартину раскладное удостоверение, на котором было золотом вытиснено «МАССОЛИТ».
— Во, гляди, братан, ксивы они замастырили. Десять косарей стоила, столик только по этим ксивам. Четкая ксива.
— Честь по чести, — оценил Мартин, разглядывая в удостоверении фотографию Барракуды, рядом с которой было написано, что в ночь с 16 на 17 мая 1992 года он является членом Массолита.
— Поняли теперь? — примирительно спросил швейцар. — Документ надо предъявить, что стол забронирован. А то претесь без документа, куда я вас пущу — людям мешать.
Забрав у Мартина удостоверение, Барракуда зашел в ресторан. Через приоткрытую на секунду дверь Раздолбай увидел прокуренное до молочного тумана помещение, в котором между заставленными едой столами, извиваясь, танцевали две девушки. Как и было обещано в газетной заметке, на них не было ничего, кроме передников.
— Уважаемый, забыл, что документ у меня есть, — сказал швейцару Мартин, доставая из бумажника сторублевку. — Такой документ действителен?
— Сынки, я пустил бы, но вас там не посадят.
— Постоим у бара.
— Без удостоверения не могу пустить.
— Гм… А если бы вам приказал товарищ Сталин?
— Чего? — посуровел швейцар.
— Ну, вам сколько лет? Выправка военная… Сталин бы вам приказал пустить, что тогда?
— Ты мне тут не заговаривайся. Сталин ему…
— Иосиф! — заорал Мартин, обернувшись к саду. — Иосиф, иди сюда! Твой сатрап не пускает нас в заведение общепита.
— Сейчас я тебе устрою «Иосифа»! — нешуточно разозлился швейцар и, приоткрыв дверь, крикнул что-то в прокуренную глубину помещения. Из клубящегося тумана начал, подобно Терминатору, вырастать огромный мужчина в форме охранника.
— В приемной у меня потолчешься, — бросил Мартин и потянул Раздолбая прочь.
— Дерьмо! — разбушевался он, когда они отошли. — Жалкие ничтожные людишки пестуют свою крупицу власти. Видел, как он раздул ноздри, услышав про Сталина? Держу пари, он ради номенклатурных доносов лично выбивал людям зубы. Когда вижу таких Наполеончиков, которым слаще халвы макать человека в кал…
— Да ладно, никто нас никуда не макал, — возразил Раздолбай, не чувствуя себя ущемленным.
— Не спорь со мной! Не спо-орь! Знаешь, чего я хочу?
Спроси меня. Сыграй со мной в игру «что ты хочешь». Не надо минуту — все равно буду отвечать одно и то же. «Что ты хочешь, Мартин?» — спроси меня!
— Мартин, что ты хочешь?
— Я хочу быть Воландом!
Раздолбай прыснул со смеху.
— А вот не смешно! Ни фига не смешно вообще! Ты же не знаешь, как это… Думаешь, так, все круто… Знаешь, что такое «гаремное настроение»? Я тебе расскажу! Вот у тебя сделка…
Ты все согласовал, отправил вагоны в Челябинск и прилетел сам, чтобы лично получить от бабая подпись и встать на погруз. Тебя встречает секретарша, проводит к бабаю. И тут он говорит, что подписать не может, потому что ему не дал добро имярек, которому должен разрешить имярек, а тому должен отмахнуть имярек, который не просто имярек, а первый помощник у Самого. Сам — ублюдок, трахающий школьниц. Реально школьниц! Я был у него в доме приемов, видел выводок девочек, которые его ждали… С такими тонкими ручками, ножками, костлявыми коленками… Фу, бля! Они ждали его, пили шампанское, звонили там домой, говорили буквально — «Мама, я у Светы, делаю уроки». И вот Сам должен дать помощнику ответ насчет нашей цепочки, а для него она не то что не главный бизнес, а так… услуга для каких-то своих людей, от которых ему надо что-то свое. И вот мы все, не последние люди, сидим, как дешевые шлюхи, и гаремно ждем, когда Сам изволит дотрахать школьницу, уделить время своему помощнику и дать ответ насчет нас. А он может про нас забыть! У него, понимаешь ли, «великие дела», а мы — пыль под ногами. Вагоны будут простаивать на путях, я буду торчать в гостинице в вонючей Челябе, где кислотный дождь оставляет на ботинках шанкры, торчать и думать — а не послать ли мне в жопу всю эту деловую жизнь? Я, конечно, не пошлю… Но я дико хочу быть Воландом! Я бы так стук-стук в приемную к Самому. Секретарша мне — ой, он сейчас занят! А я — да ничем он не занят, и занят быть не может, потому что ничего не смыслит в том, чем занимается. И ногой ему в дверь кабинета — бах! Превратил бы его в гусеницу, оставив человеческое сознание, и отправил в муравейник — пусть почувствует свое «величие». Что-то я так зол, что меня начинает отпускать… Не хочу, чтобы отпускало! Пошли к бару.
Возле стойки Мартин сказал, что виски, допитое за портьерой, отбило у него вкус к этому напитку на год вперед, и заказал текилу. Бросив в себя огненный глоток, Раздолбай посмотрел на сад. Ему хотелось, чтобы его снова закачало на волнах праздника, как было в начале вечера, но праздник словно подернуло тиной. На дорожках валялся мусор — окурки сигарет и сигар, смятые сигаретные пачки, осколки посуды. Почтительные официанты больше не подносили гостям высокие тонконогие бокалы, а устало слонялись, похлопывая себя по бедру пустым подносом в опущенной руке, или просто сидели и курили на лавках. Гости, которые не отправились танцевать на дискотеку, ухавшую где-то за деревьями, разбрелись по газонам. Сонные девушки покачивались как березки, держась за своих спутников-Барракуд, а Барракуды выпивали друг с другом, разливая по пластиковым стаканам купленный в баре алкоголь, и напоминали обычных уличных пьяниц. Двойники исторических личностей ходили как неприкаянные — свою долю внимания они исчерпали давным-давно. Только лампочки на деревьях светились так же волшебно, и устроитель-Хлестаков снова совершал круг почета на «Руссо-Балте», преследуемый свитой из ведьм и чертей, отдувавшихся, как новобранцы на последних километрах утреннего кросса.
