— Ты мне угрожаешь, что ли?
— Я учу тебя основе понятий, первое из которых — отвечать за свои слова.
— Да иди ты на фиг со своими бандитским понятиями! Мы друзья или кто? Если ты со мной так поступишь, я тогда вообще не знаю, что о тебе думать!
— Мне грустно будет, если ты плохо обо мне подумаешь, потому что мы друзья, но я предупреждал, что ты бросаешь вызов не лично мне, а Судьбе. Можешь думать обо мне что угодно, но с момента заключения спора действуют высшие механизмы, и в данном случае я всего лишь дико покорное орудие.
— Да пошел ты со своими механизмами на фиг!
Раздолбай бросил трубку. Его трясло. Он приложил руки к лицу и, ощутив, что оно пылает, прижал ладони к оконному стеклу, чтобы хоть немного охладить ими щеки.
«Сволочь, а не друг! — бесился он. — Как я мог хорошо про него думать? Он не Барракуда, не Мурена, он — Осьминог! Послать надо этого Сергея Вадимовича вместе с его документами. Я у себя дома, он ко мне вломился и что-то от меня требует. Пригрожу милицией, если что — убегу. Крушить он у меня дома ничего не станет, а напишет свою дурацкую надпись — замажу потом, и все».
Охлаждая щеки ладонями, Раздолбай направился обратно на кухню. По пути он незаметно отпер входную дверь, чтобы в случае агрессивного поведения заплывшей к нему в дом Мурены ломануться на площадку и задать стрекача по лестнице. Сергей Вадимович как ни в чем не бывало снова листал журнал.
— Значит, так… — заговорил Раздолбай, раскручивая в себе маховик дерзости. — Я поговорил с Мартином. Мы вчера напились, придумали какую-то глупость — это наши с ним дружеские дела. Никаких документов я подписывать не буду, и прошу вас покинуть мою квартиру.
— К сожалению, не смогу покинуть без подписи.
— Хотите, чтобы я милицию вызвал?
Сергей Вадимович вздохнул, вытащил из внутреннего кармана бордовое удостоверение и в развернутом виде положил его на стол.
— Министерство безопасности Российской Федерации. Полковник, — прочитал Раздолбай.
Он капитулировал сразу, сдулся, как развязанный в основании шарик. Как-то само собой стало ясно, что Сергей Вадимович — полковник настоящий, а почему полковники специальной службы не защищают дома, а проникают в них по просьбе эксцентричных Осьминогов, об этом надо спрашивать у тех, кто придумал новые правила соленой жизни. Понятно было и то, что документ составлен Сергеем Вадимовичем предельно грамотно, и от подписи этого документа никуда не деться. Да и неправильно будет, на самом деле, отказываться от подписи… Они с Мартином действительно поспорили, и Сталин разбил, а Мартин предупреждал, даже отговаривал… Раздолбай сам настоял на этом споре, мечтая сжимать в объятиях «коней» и полагая, что вернее добьется этого, если отрежет себе путь к отступлению. Да, он сделал это по глупости, не зная, что «кони» могут выпивать воды на пятнадцать тысяч, но, как говорится, «не зная броду, не суйся в воду», особенно если эта вода — «Перье». Теперь делать нечего — придется подписывать, и будь что будет. В конце концов, двадцать лет — большой срок. Можно подписать, а там как в притче про Ходжу Насреддина — или шах умрет, или осел. Не хотелось бы только этим ослом оказаться.
— Дайте, я прочту внимательно, — хрипло попросил Раздолбай.
— Свой глазок — смотрок, — странно усмехнулся Сергей Вадимович и придвинул к нему документ.
Раздолбай стал читать, не разбирая слов, и зацепился за первую же строчку.
— Почему Мартин с ограниченной ответственностью, а я нет? Мы на равных спорили! — спросил он и по взгляду Сергея Вадимовича понял, что сморозил глупость.
— Мартин Глебович заключил договор между вами и своим ООО — обществом с ограниченной ответственностью, чтобы можно было использовать наши бланки и печать, — спокойно растолковал Сергей Вадимович.
— Ну, я так и подумал… — смутился Раздолбай и, не рискуя больше ничего спрашивать, пробежался по договору до конца.
Все было записано так, что не подкопаться. Формулировка «девушка, сопоставимая, на взгляд трех незаинтересованных лиц, с профессиональной моделью из модельного агентства высшей категории» выглядела тяжеловесной, но простора для толкований не оставляла. Сразу было понятно, что это за девушка — Кисю в халате с драконами не подсунешь.
— Ладно, вроде все правильно, — смирился Раздолбай и нехотя поставил подпись на трех экземплярах договора. Он чувствовал себя так, словно над ним совершили незначительное, но опасное насилие, от которого можно ждать непоправимых последствий в будущем — что-то вроде удара медленной смерти в кунг-фу. Чтобы как-то возразить этому, он поднял на Сергея Вадимовича неуверенный взгляд и обиженно сказал:
— Целый полковник — и такой ерундой занимаетесь. Мне вот сегодня бандиты на Арбате этюдник разбили, а милиционеры в сторону отвернулись.
— Ты что это, вроде как предъяву кидаешь мне за то, что я тебя защищаю плохо? — уточнил Сергей Вадимович, и в его серых фотоэлементах проскочила живая искра.
— Нет, не предъяву. Просто.
— Просто — был у бабушки такого роста, — усмехнулся полковник и, наклонившись к Раздолбаю, доверительно сказал ему в самое ухо: — Слушай, красапет, я вас, баранов долбаных, пас двадцать лет жизни — вам не нравилось. Теперь колупайтесь со всем этим говном сами.
На этом Мурена щелкнул замками дипломата, в котором скрылись два подписанных договора, и направился к выходу.
— Соглашение будет у Мартина в сейфе. Не объявишься до двенадцатого года, к тебе придут.
— Кто, вы?
— Не знаю, я могу не дожить. Кто в то время у Мартина вопросы решать будет, тот и придет.
— Почему вы можете не дожить? Вам вроде лет не много, — обеспокоился Раздолбай, подумав, что с Муреной он уже познакомился и лучше увидит еще раз его, чем какого-то другого полковника.
Серые фотоэлементы Сергея Вадимовича неожиданно потеплели.
— Детеныш, блин, ты хоть понимаешь, что можешь из-за этого пари в какую-нибудь дурь влететь? Давай, я тебе прямо сейчас напишу на стене. Мартину покажешь, потом сотрешь, а я приходить не стану — будешь спокойно жить.
Соблазн освободиться от спора был велик, но Раздолбай почувствовал, что если увидит у себя на стене условленную надпись, то она будет травить его всю оставшуюся жизнь, даже если он заклеит ее другими обоями. Черные буквы станут из-под обоев испарять свой яд, как если бы их написали каким-нибудь смертоносным анчаром.
— Нет уж, поспорили так поспорили, — ответил он и закрыл за Сергеем Вадимовичем дверь.
Оставшись один, Раздолбай ощутил облегчение пополам с обреченностью, словно ему вынесли суровый приговор, но с отсрочкой на двадцать лет. Только теперь, подписав документ, он понял слова Мартина о вызове. Спор получился не о том, будет ли у него красивая девушка. Это был спор, сможет ли он плавать в новой соленой воде как рыба или станет одним из побирающихся крошками донных рачков, в которых на глазах превращались все бывшие пресноводные. Он вспомнил «Американскую трагедию», которую брал полистать из-за броского названия. Книгу он не дочитал, но в предисловии говорилось о разоблачении капиталистических нравов и ущербном буржуазном сознании героя. С той поры прошло меньше года, и вот Раздолбай сам был в шкуре главного персонажа той книги, мечтая о месте в обществе и утонченных красавицах. Только дяди, который мог дать место на фабрике, у него не было.
