Мартин подошел к Оле, взял ее за руку и беззастенчиво оторвал от Геулы.
— Let’s go.
— Where?
— To the sleeping room, where else?
[44]
Оля со смехом высвободилась из его объятий и подошла к столу, чтобы допить свой бокал шампанского. Раздолбай замечал, что раздетые люди кажутся иногда ниже своего роста, но
Оля, оставшись без платья, стала как будто выше. Допив шампанское, она подступила к Раздолбаю и игриво спросила:
— Are you sure you don’t need a company?
[45]
— No, I am OK, — ответил он, изо всех сил заставляя себя смотреть ей в глаза.
— Are you absolutely sure? — еще раз спросила она и, вытянув указательный палец, три раза обвела острым кончиком длиннющего ногтя вокруг его сердца, словно хотела его вырезать. Сердце всколыхнулось и забилось таким мощным насосом, что в два удара согнало в низ живота всю кровь.
— I am… absolute… OK, — пролепетал Раздолбай, еле держась на ногах. Для головы крови теперь не хватало, и он почти терял сознание.
— As you wish.
[46]
Оля взяла Мартина за руку и увлекла за собой в спальню. Валера тем временем сноровисто разложил диван и стал перегораживать гостиную ширмой-гармошкой. Последнее, что увидел Раздолбай, прежде чем раздвинутая шторка отсекла его, оставляя одного на половине комнаты, была Геула, снимающая через голову платье.
Раздолбай сел за опустевший стол и вылил в свой советский бокал остатки западного шампанского. Он чувствовал себя счастливым и несчастным одновременно. Счастливым, потому что последние два часа были самым вкусным куском в его жизни, и несчастным, потому что смелости у него хватило только на то, чтобы облизать этот кусок по краям. И теперь он черной завистью завидовал Валере и Мартину, которые наедались этой лакомой жизнью досыта, и судя по доносившимся из-за тонкой перегородки звукам, наедались жадно. Сколько угодно он мог убеждать себя, что любовь к Диане ценнее, чем сомнительная «company» из гостиничного бара, но обмануть подлинные желания не получалось — больше всего ему сейчас хотелось «компании», а если точнее, компании Оли, которую увел Мартин. Почему-то ему казалось, что он ей понравился, и думать об этом было приятнее, чем о цветах для Дианы. Что цветы? Нервотрепка, безнадежный жест, чтобы хоть как-то выразить свои чувства. Любовь ли это? Что в этой любви было приятного? Восхищение красотой, неутоленная жажда внимания, взгляды, полунамеки… Диана ни разу не прикоснулась к нему, ее глаза не горели, когда он шутил или что-то рассказывал. По степени удовольствия сегодняшний вечер в разы превосходил две недели его романтических воздыханий, а если бы он не боялся оказаться на месте Мартина… Раздолбай вспомнил прикосновение острого ногтя к своей груди, и его спина стала сама собой выгибаться, как подсушенный жарой ломтик сыра. Он ненавидел свою неопытность и корил себя, что не может преодолеть барьер, отделяющий его от самого желанного наслаждения. Если бы это был барьер брезгливости, как он ожидал вначале, или каких-нибудь принципов, он бы не злился, но он знал, что его удерживает только страх. Он мечтал преодолеть его и когда-нибудь так же смело, как Мартин, взять за руку полураздетую девушку и скомандовать: «Пошли в спальню».
Допив шампанское, Раздолбай послонялся по своей половине комнаты, выключил свет и лег на предоставленный ему короткий диванчик. Заснуть он не мог. Из-за тонкой перегородки доносились стоны и оханья, а перед закрытыми глазами мелькали отпечатавшиеся в памяти видения — разгоряченные лица, блестящие девичьи глаза, нога в черном чулке, переступающие через упавшее платье шпильки… Иногда Раздолбай проваливался в дрему, и тогда видения оживали, перенося его в круг танцующих девушек, горящие глаза которых были обращены к нему. Он ждал, когда они разденутся, но раньше этого просыпался от боли в затекшей шее, ворочался на своем коротком ложе и снова ненадолго задремывал… Проснувшись в очередной раз, он услышал, что Валера и Мартин ожесточенно спорят на немецком.
— Habe doch nein gesagt, dann ist es nein!
[47]
— твердо сказал Валера, и на этом Раздолбай заснул окончательно.
Проснулся он от громких голосов друзей.
— …я все-таки не понимаю, почему ты отказался меняться? — возмущался Мартин. — Мы им все равно заплатили за ночь и могли иметь по две качественных самки за один прайс.
— Я не отношусь к телкам как к станку, даже если им заплатил.
— Прошу прощения за подробность, но платил им я.
— Я тебе верну.
— Дело не в деньгах, я вчера угощал. Просто, не дав мне
Геулу, ты уменьшил мое возможное удовольствие наполовину.
Дикое свинство с твоей стороны!
— Кржемилек проснулся, — заметил Валера пробуждение Раздолбая. — Как спалось, боец?
— Хреново, — прокряхтел Раздолбай, разминая одеревеневшую шею. — То шея затечет, то хуй встанет. Телки ушли?
— Нет, ждут тебя в ванной принимать вместе душ, — посмеялся Валера. — Натягивай штанищи и пошли на завтрак, а то через десять минут кончится.
После завтрака Мартин попросил Раздолбая съездить к Мише и передать ему посылку. Огромная корзина с фруктами и бутылкой шампанского должна была, по его убеждению, загладить вчерашний скандал. На вложенной в корзину открытке с видом вантового моста было написано: «Все, что мы видели от твоего дома, — это большой плюс. Все, что твой дом видел от нас, — это большой минус. Минус на плюс дает ноль, но мы хотим, чтобы остался плюс, и поэтому дико извиняемся!»
Посылку Раздолбай повез с радостью. Он сам хотел поехать к Мише, чтобы извиниться, и посылка виделась ему гарантией прощения на случай, если Миша все же обиделся. Сам бы он такой жест не придумал, а если бы и придумал, то не имел бы средств осуществить его. Забираясь в электричку с тяжеленной корзиной, он понял вдруг, чем его одновременно привлекал и раздражал Мартин. Раздолбай часто слышал выражение «уметь жить красиво», но никогда не понимал его смысла. Мартин это выражение олицетворял. Одолжить деньги на цветы для Дианы, заказать в гостинице шикарный номер, отправить малознакомому человеку корзину фруктов — все это было для него так же естественно, как для Раздолбая вставить в магнитофон кассету с тяжелым роком. Желая перенять это умение, Раздолбай тянулся к Мартину, а сознавая, насколько его собственные возможности ничтожны, раздражался и хотел, чтобы новый друг ударил лицом в грязь. Вчера он до последнего надеялся, что «грезы в Далласе» не состоятся и Мартин попадется на вранье. Вышло наоборот, и теперь следовало признать, что его рассказы о других похождениях тоже скорее всего были правдой. Например, Мартин говорил, что время от времени летал на выходные в Берлин, где номенклатурные знакомые из правильных органов провозили его в западную часть города «походить по магазинам и подышать свободным воздухом».
