— Ты просто внушил себе чувство вины.
— Нет, потому что виноватым я себя не считал. До сих пор думаю, что это физиологическая потребность, от которой организму никакого вреда. Только Бог, как выяснилось, полагает иначе и отдаляет от себя за это, ослабляя чувство богопричастности. К счастью, после исповеди и причастия все восстанавливается.
— После чего?!
— Не знаешь, что такое исповедь?
— Ты что, идешь в кабинку и говоришь там священнику, простите, я…
Раздолбай повторил возвратно-поступательный жест, который делал Миша.
— Примерно так, только кабинок в православной церкви нет. Кабинки у католиков.
«Бедный, зомбированный чувак — не может даже подрочить спокойно!» — ужаснулся про себя Раздолбай, но вслух сказал:
— Миш, я многое могу понять, но это перебор явный.
Если у тебя это вызывает досаду, не делай этого. При чем тут священник?
— При том, что полнота богопричастности не вернется без его разрешительной молитвы.
Миша говорил еще что-то про энергию, которая дается священнику в рукоположении, снова вспоминал «сканирующий луч» и объяснял, что молитва священника стирает все нехорошее в «базе данных», — Раздолбай ничего больше не слушал. Миша стал ему понятен, и он пропускал его слова мимо ушей, как детскую чушь.
«Талантливый скрипач, хороший парень, но двинулся на Библии, — думал Раздолбай, поддакивая невпопад. — Я бы тоже, наверное, двинулся, если бы меня пытались зарезать, но есть все-таки пределы двинутости. Фантазировать, как устроен мир, и пытаться толковать Библию — это даже круто. Но сообщать какому-то попу, что ты дрочер — клиника!»
— …поэтому держусь, сколько могу, стараюсь к этому больше не возвращаться, — продолжал Миша, не замечая, что Раздолбай кивает, глядя сквозь него. — Когда срываюсь, хочу скорее попасть на исповедь. Я знаю, что со стороны это дико, но приходится выбирать — минутное удовольствие или радость богопричастности. Сам факт, что такой выбор существует, для меня уже доказательство Бога.
— Какой Бог? Ты себя просто настроил так, — ответил Раздолбай, поймав нить разговора.
— Я себя настраивал, что в этом нет ничего плохого. Это не мой настрой, не мной установленный выбор.
— Долго воздерживаться вредно, знаешь об этом?
— Зачем долго? Женюсь, и все будет нормально.
Эта дикость стала последней каплей в чаше терпимости к чужим взглядам, и Раздолбай решил выказать все, что думает о Мишиной «вере».
— Миша, я к тебе очень хорошо отношусь, и все, что ты рассказал, было интересно, — заговорил он, стараясь не раздражаться. — Если честно, я думаю, вся твоя «богопричастность» — навязчивая привычка. Я так в третьем классе счастливые номера на машинах высматривал. «Двадцать три — тридцать два — мое счастье!» Если раз в день такой номер не находил, боялся, что может плохое случиться — двойку получу или заболею. Забыл про это на каникулах, потому что в пионерлагере машин не было. Меня тоже в детстве крестили, и никаких прекрасных чувств я не помню. Мокро было, холодно и неприятно. Никакого «голоса» в себе я не слышал.
«А кто вчера говорил тебе, что Мартин и Валера не правы?» — мелькнула мысль, но Раздолбай не обратил на нее внимания.
— Может быть, ты привык игнорировать этот голос, и он умолк? — предположил Миша.
— Ничего я не игнорирую. Я тоже иногда сам с собой спорю, но это борются мои мысли и нет там никакого «голоса свыше». Ты говоришь: «Женюсь, все нормально будет». Жениться надо не потому, прости, что дрочить нельзя и терпеть не получается. Люди в тридцать лет женятся, в тридцать пять, пока нагуляются и дозреют. А если ты до тридцати своего человека не встретишь, так и будешь мучиться?
— Я не думаю, что до тридцати лет ждать придется. Мне кажется, я своего человека очень скоро встречу.
— А если нет?
— Внутренний голос говорит, что это произойдет очень скоро.
— Да мало ли что он говорит вообще?!
— Жалко, что ты меня совсем не понял.
Раздолбай заметил, что голос Миши похолодел, и испугался, как бы его резкие замечания их не поссорили.
— Извини, если наговорил лишнего, может быть, я не прав, — примирительно сказал он и добавил, чтобы вернуть Мишино расположение: — Знаешь, если у тебя есть Библия, я бы взял почитать. Я давно ее листал, вдруг после нашего разговора увижу там что-то новое.
— На даче есть, напомни, когда вернемся, — ответил Миша и так глубоко задумался о чем-то своем, что последние минуты до Майори они шли совершенно молча.
Обратно ехали на электричке. Красные стволы сосен, облитые солнечным золотом, мелькали за вагонными окнами и настраивали непринужденно вспоминать приятные моменты отдыха. К теме религии Миша больше не возвращался, и когда на даче он достал из тумбочки большую черную книгу, Раздолбай даже не понял, что он ему дает.
— Держи, ты просил почитать. Не потеряй ни в коем случае, это очень ценное издание к тысячелетию крещения.
— А-а, ну да… Спасибо! — сообразил Раздолбай.
— Корзину забери, не забудь. Скажи Мартину, что я оценил номенклатурный жест, но еду сегодня в Москву, и у нас много сумок. Кстати, ты ведь тоже сегодня едешь. Мы не на одном поезде?
— Я поменял на завтра. Признание-то вчера сорвалось.
Раздолбай многозначительно подмигнул.
— Ах, ты! Все-таки решил дожать. Ну, давай, удачи. Расскажешь потом в Москве. Телефонами обменялись, не пропадай. Рад был с тобой познакомиться.
Миша крепко пожал Раздолбаю руку, как бы заверяя его в будущей дружбе, и на этом они расстались.
«Самое потрясающее лето в жизни! — думал Раздолбай, снова любуясь мелькающими за окном электрички соснами. — Влюбился, нашел новых друзей, кайфовал от „своей жизни“!»
Воспоминание о вчерашнем приключении полоснуло по сердцу сладкой бритвой. Раздолбай потасовал в памяти поблекшие видения черных чулок и шпилек, а потом решил скоротать остаток пути до Риги за чтением Библии. «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова…» — перечисление древних мужских имен, которые смешно сочетались со словом «родил», показалось ему неинтересным, и он открыл книгу на середине. «Просите, и дано будет вам, ищите и найдете, стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят», — прочитал он и вспомнил рассказ Миши о скрипке. «Вот так все просто! — недоверчиво усмехнулся он. — Попрошу сейчас „Мерседес“, и появится? Хотя зачем „Мерседес“, если у меня даже прав нет…
Что бы я на самом деле хотел?»
— Диану, — тут же ответил он сам себе.
— Что именно ты от нее хочешь?
Не заметив, что он задал этот вопрос во втором лице, Раздолбай начал оформлять свое желание.
— Что я хочу от нее, в самом деле? Чтобы в ответ на завтрашнее признание она сказала, что я тоже ей нравлюсь.
