Подарок ему помог выбрать Сергей. Елка с шариками была делом решенным, но ведь нужно было и под елку что-нибудь положить.
— Мне сейчас человек из Италии двадцать комплектов чумового белья привез — лифчики-хуифчики. Думал, как обычно, половину жене подарю, половину по двойной цене скину, но могу тебе по себестоимости продать. Подаришь ей со словами «Хочу тебя в этом видеть» — она сразу твоя будет, — предложил Сергей первым делом.
Раздолбай криво усмехнулся, подумав, что по части ухаживания за девушками его бизнес-партнер полный чурбан, и попросил придумать менее скабрезный вариант.
— Ну, хочешь, косметический набор за четвертной? В прошлом году брал полсотни, штук пять до сих пор осталось. Можешь все забирать, кстати — не прокатит с этой телкой, будет, что другим подарить. Могу еще ананас подогнать. Кореш в Интуристе работает, по двадцатке ананасами банчит. Реальный ананас, не консервы — корона, чешуйки, все дела. Я все время у него беру, когда тусы устраиваю.
Покупать за полстипендии фрукт казалось Раздолбаю транжирством, но он представил, как изумится Диана, увидев настоящий ананас под елкой, и решил потратиться. Косметический набор он взял сразу, а покупку ананаса отложил на декабрь, чтобы сюрприз не испортился. Деньги от кассетных клиентов текли к нему исправно, и он видел в них единственный смысл — «идти по острию серебристого лезвия».
Пионеры передавали кассеты, сразу вкладывая в коробку четыре рубля, и однажды дядя Володя застал Раздолбая за отделением зерен от плевел — голодными руками он извлекал из прозрачных футлярчиков рублевые купюры и подсовывал их под резинку, стягивающую пухлую пачку.
— Деньги? — с тревогой насторожился отчим.
Отпираться было бесполезно, и Раздолбай не без гордости рассказал про свой бизнес, упирая на то, что теперь самостоятельно зарабатывает.
— В чем твоя работа? — укорил дядя Володя. — Магнитофон я купил, песни сочинили музыканты, кассеты произвели японцы. Твой труд в чем?
— Я клиентов нахожу, списки показываю.
— Говно это, а не работа, понял? — заявил отчим твердо, как умел. — Если бы ты картины рисовал, продавал хоть на Арбате, я бы слова не сказал. А это говно — спекуляция. Запрещать не буду, но мне это не нравится.
Больше дядя Володя к этой теме не возвращался, но взгляд, которым он обжег напоследок, заставил Раздолбая вынимать деньги из кассетных коробок на улице и не включать магнитофон на запись, когда отчим был дома.
В середине декабря Раздолбай купил ананас. Душистый чешуйчатый фрукт был теплым на ощупь, и он клал его в сумку бережно, как живого котенка. Отношение к плоду было трепетным не только потому, что достать его в студеной предновогодней Москве было почти невозможно. Ананас предназначался Диане и как будто вобрал в себя любовь, которую Раздолбай к ней испытывал.
— Ананас… — шептал он с мечтательной улыбкой и крепко прижимал к груди сумку, чтобы его дар не раздавили в метро. — Ананас…
Скрыть приобретение от родителей было невозможно, потому что холодильник в доме был общим, и о грядущей поездке в Ригу пришлось сообщать заранее.
— Я там ананас положил. Вы это… не съешьте случайно. Я на Новый год в Ригу еду, меня в гости с ним ждут, — сказал Раздолбай за ужином и напустил на себя кроткий вид, чтобы сразу не напороться на родительские возражения. За эту нарочитую кротость дядя Володя дразнил его иногда «дюдюськой-бебяськой».
— Чего вдруг? — ожидаемо возмутилась мама. — Новый год — домашний праздник. Я утку с яблоками запекать собралась.
— Ну, мам, я уже билеты взял. Тридцатого поездом туда, первого самолетом обратно.
— Красиво жить не запретишь. Лучше бы на домашний стол добавил, чем на самолеты тратиться. С девочкой, что ли, с этой встречать будешь?
— В компании. Но она тоже будет.
— Поближе девушку и компанию завести нельзя — надо к черту на рога летать, деньги тратить. Откуда у тебя деньги?
Раздолбай взглянул на дядю Володю и столкнулся с его пристальным взглядом, который ясно велел помалкивать о кассетах.
— Железную дорогу коллекционерам продал.
— Ты идиот, что ли?! — вскрикнула мама как от боли. — Такая игрушка была чудесная, осталась бы твоим детям. Зачем ты ради какой-то шалавы продал?
— Галя! — укоризненно одернул дядя Володя.
— А что он творит?! Не спросил, не посоветовался, вынес такую вещь из дома, чтобы не пойми кому башку вскруживать. Ананасы он покупает! Сейчас вышвырну этот ананас к черту!
— Не вздумай! — вскрикнул теперь уже Раздолбай и предупредительно выхватил ананас из холодильника.
— Вы с ума, что ли, сошли у меня оба?! — рявкнул дядя Володя.
— А зачем он так? — заплакала вдруг мама так горько, словно разбилось что-то любимое. — Я ему ее покупала, деньги с зарплаты откладывала. Если он из нее вырос, мог бы сберечь для своего сына. Что за беспечность эгоистическая?
— Мам, если ты моих девушек будешь называть шалавами, у меня и сына никогда не появится, — отчеканил Раздолбай и демонстративно ушел из кухни. Ответ показался ему остроумным и хлестким, и в счете с мамой он мысленно записал себе выигранное очко.
— У-у… — неодобрительно прогудел ему вслед отчим.
— У-у… — в тон отчиму загудел внутренний голос, напомнив о себе впервые за долгое время.
— Да идите вы оба! — огрызнулся Раздолбай и закрылся у себя в комнате.
Мамины всхлипывания рвали ему сердце, но он не знал, как себя вести. Несамостоятельность бесила его. Сергей мог свободно продать любую вещь из своего дома, хоть видеомагнитофон, а ему закатили скандал за продажу детской игрушки, пылившейся несколько лет под шкафом. И зачем было второй раз называть Диану шалавой? Жить с родителями под одной крышей становилось с каждым днем неудобнее, словно повсюду возникали невидимые углы.
— Взять ключи от «той квартиры» и съехать! Деньги зарабатываю, проживу, — подумал Раздолбай, но тут же вспомнил, что двухкассетник считается домашней собственностью, а не его личной, и чуть не завыл от бессилия — он был зависим даже в своем «независимом бизнесе».
Предновогоднее настроение в доме было испорчено. С отъездом в Ригу родители смирились, про ссору не вспоминали, но односложные реплики, которыми они стали общаться с Раздолбаем, сделали его жизнь неуютной, словно из члена семьи он превратился в соседа. Ради примирения он был готов извиниться, только не понимал за что — за проданную игрушку, за отъезд на Новый год, за то, что у него появилась девушка?
— Что вы с мамой такие хмурые ходите, совсем даже не говорите со мной? — спросил он отчима на третий день, не забыв принять кроткий вид.
— А что ты дюдюську-бебяську включаешь, губки выпячиваешь? Сам не понимаешь, что ли?
— Не понимаю.
Дядя Володя прикрыл дверь, чтобы мама ничего не слышала, и тихо заговорил:
